Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

— Ах, твои надежды!

Он достал платок, утер слезы и шумно высморкался. Шумер поднялся.

— Слушай, — придержал его за локоть собеседник, — а может твои за тобой потом подтянутся? Я угадал? Десант, скажем, с неба?

— Боишься? — улыбнулся Шумер.

— Я? — в удивлении округлил глаза Бугримов. — Предвкушаю.

— Тогда едут. Точно — едут. Нет, летят.

— Вот ты жук!

— Я пошел, — Шумер стряхнул чужую руку. — Счастливо оставаться.

— Ты куда?

— Чай пить.

— А-а, — сказал Бугримов, — знаю, знаю. Мотыльковская Вероника Михайловна. У нее было два мужа, кстати. Третий брак, насколько я в курсе, сорвался. Детей нет. Стрекоза, знаешь. Теперь, увы, влачит скудное существование, перебивается переводами и заметками в местную газету. Строчит унылые повести. В ящик. Смотри, может захомутать.

— Следишь?

— Непременно.

— Ну и дурак, — сказал Шумер.

Не оглядываясь, он пошел по мосткам. Несколько секунд, пока Шумер не скрылся в подъезде, Бугримов сверлил взглядом его спину, потом, куснув губу, обиженно произнес:

— Почему же дурак? Я просто предусмотрителен.

Шумер тем временем поднялся по короткому, в две ступеньки, пролету к квартире под номером «один» и не видел, как Бугримов, поплевав на ладони и, сказав самому себе: «Ну-ка, попробуем!», исчез в короткой вспышке. Серный дымок, оставшийся после него, вытянулся струной и быстро растаял в вечерней тьме.

Не найдя звонка, Шумер постучал в дерево накладки. Звонко не вышло, но услышать Вероника Михайловна вроде бы была должна. Сообразив, что пришел на ужин с пустыми руками, он торопливо сотворил длинную шоколадную плитку.

— Иду.

За дверью раздались торопливые, шаркающие шаги, щелкнул замок. Вероника Михайловна предстала перед Шумером в джинсах и свободной синей блузе с волнистым воротничком. Бусы из агата украшали грудь.

— Опаздываете, — с укоризной произнесла женщина, смотря на гостя поверх очков.

— Непредвиденные обстоятельства.

Шумер протянул шоколад.

— Что ж, — Вероника Михайловна взяла подарок, — как оправдание это годится. Снимайте обувь, надевайте тапочки, вешайте пальто. Жду вас на кухне.

Прихрамывая, она пропала в дверном проеме.

— Вы же не против курящей женщины? — донеслось оттуда.

— Нет, — сказал Шумер.

Он освободился от пальто, разулся, сунул ноги в сморщенные кожаные тапки, почему-то показавшимися ему больничными, и огляделся. Зеркало в раме. Полки. Антресоли. Зыбкий узор стареньких обоев. В ряде мест обои были оклеены блестками и звездами из фольги, представляя из себя, видимо, неумелую попытку привнести новизну. То же самое делали у зеркала проволочные бабочки.

— Вы идете?

— Да-да.

По полосатой вязаной дорожке Шумер шагнул в кухню.

— Ага, садитесь.

Вероника Михайловна кивнула ему на край большого, приставленного к окну стола. Стол, надо сказать, был в беспорядке завален бумагами. Как корабль, вмерзший в торосы, высилась среди мятых черновиков пишущая машинка. Стояли разнокалиберные стеклянные банки, часть из которых использовалась под пепельницы, а часть — под подсвечники.

— Я как раз вам освободила.

Вероника Михайловна глазами показала на небольшой, избавленный от бумаг и прочих вещей участок поверхности.

— Спасибо, — сказал Шумер, усаживаясь на стул и принимая тарелку.

— Вы уж извините, — сказала женщина, отходя к поставленной на печь электрической плитке. — Я не стала убирать здесь для того, чтобы только сформировать о себе хорошее впечатление. Понимаете? Для меня этот беспорядок исключительно важен, для вас же, думаю, он не имеет никакого значения. Вы ведь голодны?

— Очень, — улыбнулся Шумер.

— У вас глаза голодные, — сказала Вероника Михайловна. — Я такие глаза примечаю. Особенность профессии. Пытаюсь стать писателем.

— Что пишете?

— Всякую ерунду. Это я, конечно, немного рисуюсь, потому что каждому автору хочется, чтобы написанное им не было ерундой. Но оценить объективно себя, как вы понимаете, не могу. Иногда гениальна, иногда — дура набитая.

— А чего хотите? — спросил Шумер.

Он мельком взглянул на скомканный лист, оказавшийся ближе всего к тарелке. «Обиды в Нине было больше всего. Остальные чувства, придавленные обидой, расползлись по крохотным…»

— Чего хочу?

Вероника Михайловна со звоном сняла крышку со стоящей на плитке кастрюльки. Пар ударил вверх.

— Кажется, картошка удалась, — сказала хозяйка, осторожно заглядывая в глубину посуды. — Покупная, не своя, но сносная.

Она слила воду в миску по соседству. Шумер увидел в этом житейскую экономию, и стыд за неустроенность здешней жизни резанул его по сердцу. Почему так? — подумалось ему. Почему все так?

— Ну-ка, попробуйте.

Вероника Михайловна поднесла ему парящий кусочек картофеля на вилке. Шумер аккуратно снял его губами.

— Доварилась, — кивнул он.

— Тогда давайте тарелку.

Вероника Михайловна оделила его четырьмя небольшими картофелинами. Себе, наклонив кастрюльку, выкатила всего две. Из трехлитровой банки с мутным рассолом были извлечены на свет огурцы-мутанты, крупные даже в обрезанном, усеченном виде.

— Откуда такие? — спросил Шумер, глядя, как нож кромсает их на крупные зеленые дольки.

— Подруга дала, — сказала Вероника Михайловна. — У нее хозяйство в пригороде, если на Сысому ехать, знаете?

Шумер мотнул головой.

— А там то ли земля такая, то ли сорт подходящий. Еще солнца в том году много было, как раз для огурцов. Вот такие мастодонты и выперли. Она сама смеется, говорит, вроде не раздевалась. Это из анекдота, если помните. Вы берите, берите.

— Ага.

Огуречный кружок был с половину ладони. Холодный, с белыми семечками. Шумер положил его на кусок ржаного хлеба.

— Подождите, — Вероника Михайловна пролила ему в тарелку немного растительного масла. — Вот, теперь можно. Ешьте. Сливочного нет, так хоть так.

— Спасибо.

Шумер укусил импровизированный бутерброд, тут же подхватил вилкой и добавил к нему горячей картошки. Сочетание вышло изумительным. У огурцов-мутантов оказался нежный, чуть острый вкус. Картофель, несмотря на некоторую свою водянистость, добавил объема, оттенил. М-м-м. Шумер зажевал, кивая.

— Очень вкусно.

— Я рада.

Вероника Михайловна поставила вместо кастрюльки чайник и села сама. Свою тарелку она отставила в сторону, вооружилась зажигалкой и пачкой сигарет.

— Вы не против?

— Нет, — сказал Шумер.

— По привычке травлю себя, — сказала Вероника Михайловна, прикурив сигарету. — Пока не покурю, аппетита нет.

Она затянулась. Проступили морщины на щеках, под глазами обозначились мешки. В губах закисла улыбка.

— Вас же Сергей…

Шумер кивнул, жуя.

— Так вот, вы спросили, Сергей, чего я хочу, — Вероника Михайловна выдула дым в потолок. — Вы знаете, без того, чтобы понять это про себя, писательство становится бессмысленным бумагомаранием.