Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

— Это, извините, не Бог выдумал, — улыбнулся Шумер.

— Не важно, так в религиях, в религиозных доктринах. Догматах. Я просто предлагаю всех сделать добрыми.

— Мы же…

— Сергей! — сморщилась Вероника Михайловна. — Вы не даете мне договорить и сбиваете своими комментариями меня с мысли.

Шумер поерзал на стуле, но смолчал.

— Очень хорошо, — оценила тишину Вероника Михайловна, оббила пепел с сигареты о горло банки и продолжила: — Я далека от того, чтобы всем негодяям делать лоботомию. Просто потому, что народятся новые.

Шумер кивнул.

— Но так как я все-таки обладаю божественной силой, то мне очевидно не составит труда за причиненное зло наказывать. Понимаете? За каждый совершенный проступок будет следовать немедленное наказание. — Вероника Михайловна поправила очки. — Жестоко? Возможно. Но это на первых порах. Человек, к сожалению, нередко изначально нуждается в окрике, а то и в палке, попадающей ему по загривку. Что думаете?

— То есть, зло все-таки будет?

— Но будет наказываться.

— Немедленно?

— Сразу же!

— А люди?

— Что — люди?

— Похоже, им не придется бороться со злом, раз это за них будете делать вы, — сказал Шумер. — Получается, вы лишите их возможности сражаться за то, что им дорого. И во что они тогда превратятся?

Вероника Михайловна поджала губы. Вспомнила о сигарете, затянулась, выдохнула, развеяла дым ладонью.

— Хорошо. Я поняла. Действительно, какой-то ходульный получается мирок. Искусственный. То есть, вмешательство нужно точечное?

Шумер пожал плечами.

— Ну, хорошо, — Вероника Михайловна прищурилась, глядя в пустоту, — пусть не зло наказывается, пусть добро поощряется. Каждое доброе дело, даже мысль я буду вознаграждать. Добро станет делать выгодно.

— Выгодно?

— Я понимаю скепсис…

— Это не скепсис, — сказал Шумер. — Люди станут драться за вознаграждение, за добрые дела, появится градация добрых дел, обмены и кредиты, добром станут торговать, как мясом, а на несчастные случаи будут съезжаться толпы народу, пока кому-нибудь ушлому идиоту не придет в голову идея эти самые несчастные случаи устраивать.

— Ну уж, — с сомнением произнесла Вероника Михайловна.

— Так и будет, — сказал Шумер. — И одни люди будут радостно спасать других людей из только что подожженного дома, выковыривать из битых, улетевших в кювет с трассы автомобилей третьих там, где собственноручно за полчаса до этого испортили дорожное полотно. Кого-то сначала отравят, потом откачают и спасут, кого-то притопят и, нахлебавшегося воды, самоотверженно вытащат.

— Понятно.

Вероника Михайловна молчала некоторое время. Сбив очки на лоб, она провела ладонями по глазам, по щекам. Собралась.

— Хорошо, — сказала она, — я буду награждать только за искренние мысли и поступки. Только тех, кто действительно хочет помогать и болеет за людей.

Шумер улыбнулся.

— Вы сделаете их изгоями.

— Почему? Я думаю, за ними как раз потянутся.

— Нет, всем, кому не достанется вашей благодати, будут ощущать себя людьми обделенными, в них проснутся злость и зависть. Почему не я? — будут спрашивать они вас. Неужели мы были недостаточно искренни?

— Хорошо, значит, будет строгий порядок. Наказания для одних и поощрения для других. За проступок — наказание, за доброе дело — награда.

— Вам понравилось бы жить в таком мире? — спросил Шумер, помолчав.

— Определенно, — кивнула Вероника Михайловна. — Он справедлив, в первую очередь. Все получают по заслугам. Определенно мне бы понравилось. Я считаю справедливость важнейшей составляющей мироустройства.

Шумер быстрым движением потер висок, прищурился на струйку дыма, плывущую из глубины банки.

— У меня была такая мысль, — сказал он женщине. — Знаете, я потом от нее отказался.

— Почему?

— Как думаете, нынешний мир справедлив?

Вероника Михайловна фыркнула.

— Ни в коей мере!

— А люди сообща могут построить такой мир?

— Нет. Не в этой жизни.

— Вот и ответ.

— Не поняла.

— Счастье даром, — сказал Шумер.

— Не согласна, — возразила Вероника Михайловна.

— Да-да, — улыбнулся Шумер. — Мошенничаете. Вы создаете, может быть, справедливый мир, но такой, где человеку и палец о палец не пришлось ударить, чтобы он состоялся. Вы помещаете человечество в аквариум. В комфортную среду.

— А я не могу? — спросила Вероника Михайловна.

— Можете. Только что получится?

— А что получится? По-моему, прекрасный мир, где точно известно, как поступать хорошо, а как плохо. Расплата неотвратима также, как и поощрение.

Шумер кивнул.

— Допустим. Допустим, люди быстро поймут, что им необходимо делать, чтобы постоянно получать благодать из ваших рук. Каждый со временем обзаведется домом, виллой, яхтой, несметным богатством. Думаете, человеку еще что-то будет нужно? А зачем? У него все есть. Он добропорядочный, добродушный джентльмен. Жена его — добропорядочная женщина. Дети его — маленькие ангелочки, всегда готовые помочь на кухне или в саду. Он совершил немало добрых дел и теперь думает: хватит, можно пожить и для себя. Нет, это не значит, что он пустится во все тяжкие, он знает, что это чревато, но и на подвиг он уже не готов, еще задницу из уютного кресла поднимать, когда он и так день за днем пахал на ниве общественно-полезных деяний.

И сосед у него такой же. И куча народу вокруг. И все они замечательные, ленивые, все заслужившие и получившие свое люди.

— А по-моему, хорошо, — сказала Вероника Михайловна, отпивая из чашки.

— Только вы вырастили не человечество, а плесень.

За окном сделалось совсем темно. Двор, забор, дорога пропали. Лишь со стороны невидимой железнодорожной насыпи посвечивали фонари.

— Погодите, — качнула пальцем Вероника Михайловна, — есть еще дети. Им все придется начинать заново, выбирать между добром и злом, оценивать свои поступки, проходить свой путь.

— Зачем? — удивился Шумер. — Или вы отнимите у них все, заработанное родителями?

— Нет, но…

Вероника Михайловна, замолчав, ущипнула себя за губу и потянулась к сигаретной пачке.

— Ну вас, — сказала она. — Вы как будто оправдываете нынешнее состояние реальности. У вас у самого-то есть понимание, что делать с божественной силой? А то все, что я не предложу, вам не нравится.

Шумер посмотрел на дно кружки. В остатках чая плавал кружок лампочки.

— Я могу сказать.

— Так скажите, — Вероника Михайловна щелкнула зажигалкой, — а я буду оппонировать.

Шумер улыбнулся.

— Вы не думайте, я вижу все, что происходит. Я вижу опустившихся женщин, умирающих детей, обманутых стариков, существ без души, сделанных из пустоты и жажды, несчастных, глупых, измученных людей, их много, их очень много.

Он выдохнул. Вероника Михайловна мотнула головой, прогоняя дым — ей показалось вдруг, что в уголке глаза ее гостя блеснула слеза.