Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

Шумер улыбнулся.

— Вступаю я. То есть, сначала мы сеем хаос, а потом снимаем сливки? Вступаю я и говорю: хотите богатства, выстраивайтесь в очередь.

— Ха-ха, — сказал Петр. — Мне начать досадовать, что вы этого не сделаете?

— Не сделаю.

— Почему? Не надо богатства, меняйте людей.

Шумер вздохнул.

Он ощутил ночь, опустившуюся на Пустов, людей, лежащих в кроватях, их сны, уловил их простые мысли. В маленьких круглосуточных магазинах дремали продавцы. Ночная смена в депо занималась ремонтом вагонных тележек. Ревел больной ребенок. Сторож обходил здание администрации. Неслась на вызов «скорая». Пели пьяные подростки. Два человека умирали в этот момент. Одна женщина рожала.

Здесь, в доме, кроме них двоих, не спали еще трое. Вероника Михайловна лупила по клавишам пишущей машинки. Грайя Ирина Трофимовна мучилась бессонницей. Пожилая женщина из второго подъезда и рада была бы уснуть, но воевала с болью.

Эта боль, почти ее обездвижившая, уходила только под утро. Шумер решил, что сегодня женщина может обойтись без мучений, и подарил ей ночь мягкого беспамятства. Вряд ли Бугримов станет возражать.

— Петр, — сказал он, — ты понимаешь, что люди должны меняться сами?

— Им нужен пример.

Шумер застонал.

— Петр, пример всегда находится у них перед носом! Они просто не любят смотреть себе в глаза, в душу, а я не могу это изменить в один момент. Пойми, это не раз и не два уже обдумано, отмерено, взвешено и найдено неверным. Они не хотят!

— Вы сейчас за всех говорите?

— За большинство.

— Я хочу! — с вызовом сказал Петр.

— Чего ты хочешь? — устало спросил Шумер.

Разговор стал напоминать ему бег по кругу. К чему мы в результате придем? К тому, что у всех своя правда. Что Петр предпочитает, чтоб его водили за ручку, показывая, что хорошо, а что плохо. А он выступает за полную автономность. Любому человеку — большое плавание. Всем и каждому.

И никто не уйдет…

— Измениться хочу, — сказал Петр.

— Меняйся.

— Как?

— Если ты следил за мной, ты видел, как я чистил дорожку по пути от вокзала. Почему ты не присоединился ко мне?

— Ну… — Петр повертел кружку в пальцах. — Это что, сделало бы меня лучше?

— Нет.

— Вот видите!

— Ты же не присоединился, и это не сделало тебя лучше.

— Но откуда я знаю, что мне будет лучше?

Шумер вздохнул.

— Тогда на что ты надеешься со мной?

— Блин, вы меня совсем запутали! Вы хотите сказать, что для внутреннего роста необходимо собирать мусор?

— И разбрасывать камни.

— Чего?

— Я хочу сказать… — Шумер посмотрел на Петра. — Вот смотри. Ты изъявил желание измениться. Будем надеяться, что оно искреннее. Я тебе сказал, как это сделать. Вернее, как начать это делать. И что в результате? В результате ты уже сомневаешься, что я прав. А почему? Потому что тебе не хочется подбирать бумажки, это унижает тебя, стыдно и глупо кланяться каждому фантику, тем более, ты уверен, что для этого есть городская служба, уж им то как раз и пристало заниматься подобными делами.

— Нет, если вы в таком смысле…

— Петр, — сказал Шумер, — большинство людей привыкло существовать в очень узких рамках. Чаще всего их мир заканчивается на самих себе. Они не связывают себя ни с другими людьми, ни с пространством вокруг. Для них это нейтральная или даже враждебная среда. И пока они не осознают… некий Петр, скажем, не осознает, что он — это не только его тело, а еще и то, что он делает, и куда стремится, и что Петр — еще и эта дорожка, этот сквер, дом, воздух, стул под ним, что он отвечает за все и за всех и всюду, до тех пор ничего не изменится.

Петр ухмыльнулся.

— Нифига вы мне ответственности навалили!

— Что, не хочется меняться в такую сторону?

— А права?

Шумер улыбнулся.

— Какие права?

— Ну, если я захочу пожить в свое удовольствие? Например, убрал я дорожку, устал, могу я, по крайней мере, получить на неделю люксовый номер в гостинице на море?

— Петр, — сказал Шумер, — а что нужно, чтобы ты сам, добровольно и без криков про права, убрал мусор с дорожки, по которой ходишь?

— Я, вообще-то, не хожу…

— Допустим, ходишь. Ежедневно. На работы и с работу. Когда тебя достанет?

— Ну, когда будет совсем не пройти.

— То есть, сначала тебе нужно сделать совсем плохо?

— Эй-эй! — запротестовал Петр. — Делать плохо — это по другому ведомству. Это, кажется, уже перебор. Мы вроде бы хотим всем сделать хорошо.

— Петр, — сказал Шумер. — Человек не просто должен, как ты, чего-то хотеть. Ты можешь сказать мне, что жаждешь чистоты, но до последнего ходить по грязи. И как я могу тебе помочь измениться? Агитировать? Показать пример? Я показал пример. Я должен дать совок или веник? Я дам. Но действие я вложить в тебя не могу.

— Дело даже не в этом, — продолжил Шумер. — Дело в том, что тебе не хочется меняться. И ты боишься признаться в этом даже себе. Ты сказал мне: я с вами. Но, повторюсь, думал ты совершенно о другом. И здесь есть две стороны. Есть побудительный мотив, исходящий из положительного примера. Когда человек мысленно говорит себе: я тоже хочу так. А есть мотив, исходящий из отрицательных внешних условий. Когда человек говорит себе: я больше не могу так.

— И опять дело даже не в этом, — сказал Шумер. — Дело в том, что даже два этих мотива в основном направлены на достижение привычного комфорта. Человек, по сути, не меняется. Он вообще меняет не себя, а часть того пространства, где обитает. Подстраивает, обставляет, уминает в удобный интерьер, чтобы потом, грубо говоря, усесться перед телевизором с пивом и больше не делать ничего. Это, конечно, не так уж и мало, но к внутреннему росту не имеет никакого отношения.

— А вам что, — спросил Петр, узя глаза в недобрые щелки, — нужно, чтобы мы ишачили без перерывов до самой смерти?

— Хорошо, Петр, — сказал Шумер. — Как ты себе представляешь жизнь вообще? Это что? Это поиск удовольствий или все-таки последовательная работа над собой? В каком случае ты сможешь сказать себе, что жил не напрасно?

— В обоих!

— Тогда не понимаю твоих претензий, что я должен все изменить. Ты всегда можешь заняться поиском удовольствий.

— Ага, — хмыкнул Петр, — а деньги? Удовольствия стоят денег.

— Так ты в действительности хочешь денег?

— Нет, просто это же мерило всего. Вы сами говорили. Вот что надо менять!

— И как?

— Ну, это вам лучше знать!

Шумер улыбнулся.

— Пойми, Петр, здесь есть взаимосвязь — мир меняется, когда люди меняются. Нельзя отменить деньги, пока люди видят в них смысл жизни. И тебя нельзя в одночасье сделать добрым или ответственным, пока ты ищешь чего-то другого. Вернее, у меня вообще не получится это сделать. Это внутренний процесс.

Он сделал паузу.

Как и в поезде, мир замер в ожидании его слов. Необыкновенная тишина сошла на кухню, прекратили скрипеть половицы и перекрытия, мебель сжалась, слиплась, не желая издать ни одного случайного звука, проглотила угли печь, за окном утих ветер, и даже лампочка у Шумера над головой забыла едва слышно потрескивать.