Андрей Кокоулин - Возвращение в Пустов

— Люди есть материя? Люди материальны? — спросил Шумер. — Так я говорю тебе тоже самое. Именно это. Они слишком привязаны к желаниям и потребностям. Или ты мне предлагаешь смириться с таким положением дел? Не пытаться сделать по другому?

Призрак показал на себя.

— Понятно, — сказал Шумер, — но тебе-то в нынешнем твоем ампуа разве что-нибудь нужно? Куда тебе стремиться?

Дед развел руками и растаял. Шумер, раздражаясь, стер оставленные им знаки. Хорошо деду, блуждай себе, где хочется, выводи фигню пальцем.

Он приблизил рот к стеклу, дохнул, написал: «Люди».

Ну, хорошо, подумалось ему. Они привязаны. К потребностям и надобностям. И это не изменить. Я не могу избавить их от чувства голода или чувства жажды, от старения клеток и изнашивающихся тел. Там язва, там аневризма. Не могу отменить инстинкты, гормональные взрывы и слабости. Тогда чего я стараюсь? Они мечтают о том, что в принципе, если и произойдет, то в очень далекой перспективе. Они, как заблудившийся в пустыне путник, медленно бредут за миражем справедливости и нового человечества, не понимая, что бредут параллельно, не приближаясь, куда-то в сторону.

А мираж застит глаза.

Шумер вздрогнул, потому что где-то в своей голове услышал Бугримова: «А я тебе что про них говорил?».

Вот и возникает вопрос: что дальше?

Я был не прав, сокрушенно подумал Шумер. С самой первой попытки не прав. Мне хотелось, как и им, всего и сразу, быстро, бегом-бегом, потому что новый мир говорил мне: я рядом, только руку протяни. Ты же меня видишь?

Я видел.

Только видел я такой же мираж. Да, с наскока у меня получалось зажечь людей, получалось повести их за собой, сплотить общей идеей, но я мог ходить по грязи и по воде, не пачкая ног, а они захлебывались и тонули. Господи, скольким я жизнь-то отравил? Хуже нет человека, чем разочарованный человек. Впрочем, ведь не встречали, не почувствовали, забыли, выкинули из памяти. Или как раз нет?

Шумер ожесточенно потер лицо ладонями, пока щеки и уши не начали гореть, как в огне. За спиной пошевелилась, не просыпаясь, Людочка. Тоже вот, бросила своего Диму, кинулась, не разбирая дороги… Наверное, предполагает от него какого-то соответствия. Чтобы ах! Чтобы на белом коне. Что она говорила-то там? Кажется, вообразила, что она мне нужна. То есть, что я в ней нуждаюсь, жить не могу.

А я могу. Значит, еще одним разочарованным человеком станет больше. Странно, может быть, все от этого, от того, что каждый за свою жизнь в чем-то неоднократно разочаровывается? В мире, в днях рождения, в чудесах, в людях? Вот и не остается в человеке уверенности в другой, неразочаровывающей жизни.

Нет, подумал Шумер, какое-то время я потерплю. Какое-то время. Возможно, Людочка вообще не уживется с Галиной. Еще один вариант — Петр отобьет ее у меня. Назудит в уши правильных слов, даст ей то, что, по его мнению, нужно таким, как она. Молодость, гормоны, девяносто процентов мыслей так или иначе имеют сексуальный подтекст. Сойдутся два сексуально озабоченных одиночества.

И она не в моем вкусе. Ветрена, внушаема, легкомысленна. Подтолкнуть их друг к другу самому? О чем это я? Ах, да!

Итак, раз мы имеем в человеке непреодолимое препятствие в виде психофизиологических, поведенческих и эмоциональных, душевных ограничений к обретению некого нового опыта и нового мировоззрения, самой логичной и адекватной обстоятельствам стратегией видится медленное, постепенное стимулирование к преодолению этих ограничений. Не оковалки же из людей делать? Тихой сапой, по чуть-чуть, личным примером…

Хотя я, наверное, свихнусь, подумал Шумер.

Впрочем, простите. Мысль была неожиданная. Разве мне многого надо? Я же не собираюсь трогать физиологию. Не собираюсь купировать дурные помыслы и желания. Моей задачей является просто научить человека обходиться без них. Вернее, поставить во главу угла другие, более человечные что ли помыслы и желания.

Если же попытаться сформулировать…

Взаимопомощь. Само желание помогать, помочь. Созидательное, деятельное начало. Неудовлетворенность текущим состоянием окружающего мира. Эмпатия. Ответственность. И как ты не крути — осознанный, понимаемый и принимаемый выбор доминирования общественной пользы, общего счастья над личным.

В этом смысле Петр, пожалуй, очередная моя ошибка.

Я вижу, вижу, он из тех, что искренне возмущаются несправедливостью, только до тех пор, пока она творится в отношении его самого. Дай Петру дом, и его протест против наглых обладателей жилья в то время, как тысячи обездоленных его не имеют, тут же угаснет. Дай Петру денег, и его яростный, до хрипоты, гнев на толстосумов и тварей, обладающих миллионными состояниями, улетучится, как эфир.

Но разве бездомные и бедные исчезнут? Нет, Петр просто перестанет их замечать. И, боюсь, для большинства людей именно на этом и заканчивается поиск справедливости. Просто потому, что они перемещаются по ту сторону протеста. А как протестовать и возмущаться самим собой? Окститесь!

Хотя, может быть, я и не прав насчет Петра. Посмотрим.

Шумер широко зевнул, окинул взглядом темную комнату, придумал два крюка, вбитых наискось в противоположные стены, чтобы иметь возможность вытянуться в полный рост и не задеть тумбу с «Жигулями», сотворил гамак, провисший между ними, и с удовольствием угнездился в нем.

Спал он чутко, какой-то частью все время ощущая дом и движение в нем, слышал, как Вика разбудила маму, и они вместе пошли в туалет, слышал, как за окном пролаяла собака, как проехал какой-то шальной автомобиль, как начал похрапывать во сне Виталий. Петр однажды, поворачиваясь, стукнул в стену коленями. С долгими перерывами из умывальника капала в жестяной таз вода. Пок. Пок. Пок.

Странно, лениво, фоном думалось Шумеру. Я из раза в раз пытаюсь спасти человечество, которое этого спасения совершенно не хочет, не понимает. Почему? Наверное, я идиот. Я-то отчетливо вижу, куда все посыпется, в какую клоаку. Но нет, не надо, тяжело, непривычно, мучительно и муторно, оставьте, мы больны, загибаемся, так оставьте. Мы здесь сами — буль-буль. Больной всеми силами отбивался от врача. И четыре раза это оканчивалось крахом, бегством, циклопическим самоедством, но я все время возвращаюсь. Все время.

Нет мне покоя.

Где, что я упускаю? То есть, это-то понятно. Не понятно, почему никто не готов идти за мной до конца. Ни один человек. Это же… Стоп. Шумер открыл глаза. Это я никогда не шел до конца, внезапно понял он. Сматывался, едва брезжила неудача. Скок-поскок на поезд — и до свиданья, я посылаю вам лучи света и пока. Но не в этот раз. Нет. Такого счастья он Бугримову больше не предоставит.

Ох, бегаю, бегаю по кругу, все это передумано тысячу раз, тысячу раз сделаны правильные выводы и произнесены тысячи клятв. И вот по-новой…