Андрей Кокоулин - Секретарь

— Да, — отозвался цайс-мастер.

— Вы таете!

— Я таю, — согласился Мёленбек.

— Что мне делать?

— Ничего. Уже ничего не сделать. Я сбежал, — Мёленбек разразился смешком. — Меня упрекали, а теперь… никого нет в Замке-на-Краю.

Он с трудом шевельнулся. На Лёшку уставился чёрный глаз. Улыбка разлепила синеватые губы. Лёд, прихвативший щеку, звонко треснул.

— Я обманул…

Голова его привалилась к Лёшкиному плечу.

— Но вернулся я не только поэтому, — прошептал Мёленбек. — Видишь ли, я никогда не бросал своих секретарей. Они умирали, бывало, но моей вины в том было… Нет, она имелась, конечно, но я всегда старался, чтобы у них была возможность…

Он кашлянул в ладонь. На глазах у Лёшки большой и указательный пальцы цайс-мастера покрылись льдом и растрескались, но он не обратил на это никакого внимания, лишь сбрызнул кровь с ладони на землю.

— Ты прости меня, Алексей, за письмо, — сказал Мёленбек. — Но мне нужно было, чтобы ты не ждал помощи, чтобы я и ребята не маячили за твоей спиной.

— Зачем?

— Подумай сам.

— Чтобы я был злее?

— Не только. Когда ты знаешь, что тебе не на кого надеяться, ты включаешь все свои резервы. Ты… умираешь, чтобы жить.

— А если бы я сбежал? — спросил Лёшка.

— Но ты же не сбежал.

В тихом голосе Мёленбека почудилась слабая улыбка.

— Я хотел, — сказал Лёшка.

— А потом?

Они помолчали. В цайс-мастере что-то потрескивало, он клонился всё ниже, несколько ледяных игл прорвали пальто у него на спине и застыли, не решаясь расти дальше. Ветерок покачивал крапиву, Ромка спал, недалеко стучал мяч и кричали дети. Пролетел, скрылся в ветвях тополя ворон.

— Как-то всё кувырком, — сказал Лёшка.

— Ты о чём? — взяв паузу, спросил Мёленбек.

— Обо всём этом.

— Так только и бывает. Знаешь… многое бы отдал, чтобы посмотреть… как там Паргид… сейчас… Хесе, все эти… букашки.

— Наверное, кричат: «Всё пропало!».

Мёленбек хмыкнул.

— Не удивлюсь. Алексей, в нагрудном кармане…

— Достать?

— Да.

Лёшка осторожно сползал рукой к холодной, мокрой, в неровностях льда груди цайс-мастера. Из маленького кармашка камзола или пиджака под пальто достал перстень.

— Моё… хельманне, — выдохнул Мёленбек.

— Но я не смогу, — сказал Лёшка. — Как я без вас?

— А как ты сделал это? — цайс-мастер качнул головой в сторону Мурзы.

— Я?

— Здесь просто мало… ца, — прошептал Мёленбек. — А ты… способный секре…

Он сжал Лёшкино запястье.

— …тарь.

Кисть его сломалась, распалась на ледяные куски.

— Господин Мёленбек!

Лёшка попытался удержать заваливающегося к земле цайс-мастера, но тот был слишком тяжел, слишком холоден. Пальто разошлось, намокший камзол облез, открывая прозрачно-синее тело, ямки позвонков, наледь лопатки.

— Солье!

Казалось невозможным звать цайс-мастера по имени, но Лёшка хотел хоть таким способом заставить Мёленбека ожить.

Не помогло.

Пальцы в конце концов соскользнули, и старик ничком, ледяной глыбой, облачённой зачем-то в одежду, уткнулся в траву. Через мгновение тело его надвое расколола трещина, пальто окончательно разошлось, тряпки облетели, и всякое сходство с человеческой фигурой пропало. Лёд быстро таял, и Лёшка какое-то время просто стоял рядом, отступая от несмелых, натекающих из-под глыбы ручейков.

Перстень в кулаке врезался в ладонь.

Тяжело, неуклюже ворочалась боль, с которой надо было как-то сжиться, а она то поднималась волной, подступая к горлу и перехватывая дыхание, то опускалась вниз, обнажая странную пустоту в Лёшкиной душе.

Будь Ке-Омм хоть трижды спасён, но Штессан, Мальгрув, Мёленбек…

Лёшка зажмурился, мотнул головой и пошёл будить брата. Ромка проснулся, стоило его лишь тронуть за плечо.

— А где эти? — спросил он, оглядываясь.

— Кто?

— Странные мужики.

— Ушли, — сказал Лёшка. — Раскидали уродов и ушли.

Ромка пощупал бок.

— А меня ранили или нет?

— Я тебе потом расскажу.

— Не, я же помню. Рубашка, смотри, вся в крови. Хрен отстираешь теперь.

— Нафиг ты полез-то? — спросил Лёшка.

— Ага, а с кем бы я потом в хоккей играл? — фыркнул Ромка. Он недоверчиво просунул палец в дырку на рубашке. — Мурзу тоже отметелили?

— В кустах лежит.

— И Липу с Пыхарем?

— Всех.

— Ну и ладно, — сказал Ромка, — всё равно я от них двигать хотел.

Они направились по тропке к углу дома. Мимо протекающей из-под вороха одежды к забору, под уклон, лужицы. Мимо скорчившихся загонщиков, обнимающих колени, землю, траву. Ромка уважительно присвистнул.

— Круто они их.

Из крапивы выпросталась рука, попыталась поймать Лёшку за штанину, но промахнулась.

— Ты-ы-ы!

Сквозь стебли, листья всплыло лицо, закачалось, до неузнаваемости искажённое, щёлкнуло зубами и с протяжным стоном пропало.

— Блин! — вскрикнул Ромка, отскакивая. — Кто это?

— Мурза, — сказал Лёшка.

— О! Дай я ему камнем влуплю!

— Не надо, — Лёшка остановил брата, кинувшегося искать подходящий булыжник. — Он тут ещё долго лежать будет.

— Я бы ему голову проломил, — сказал Ромка.

Через узкий проход они выбрались на улицу, оставив позади изгиб бетонного забора.

— Ты вообще не туда побежал, — сказал Ромка, — сюда надо было.

Лёшка не ответил. Глинистая обочина вела к перекрёстку. Шагая, он думал: неужели всё кончилось? И не верил. Ну, глупо же! Глупо, быстро, нелепо, так не должно было быть. Так не бывает! Не мог Мёленбек растаять! Он же цайс-мастер! Цайс-мастер…

Не будь рядом Ромки, Лёшка, наверное, заревел бы.

— Постой, — сказал он брату, свернувшему в сторону дома. — Нам сначала к особняку.

— Зачем? — спросил Ромка.

— Там где-то Женька с Тёмкой…

— А что вы с Мурзой не поделили?

— Я не поделил, — сказал Лёшка. — Женька с Тёмкой защищать меня бросились.

— Круто.

Ромка связал на животе углы рубашки. Объяснил, что иначе стрёмно. Так кровь почти не видна, никто не прикопается. Шли медленно. Лёшка едва волочил ноги, ощущая в каждом движении протест мышц. Напрыгался. Набегался. Израсходовал весь адреналин. И ца. Сегре-тарьо более чем пуст. В конце концов, Ромка даже плечо подставил.

— Ты это… смотри!

— Смотрю.

Брат заглянул в лицо.

— Не умрёшь?

— Не.

Когда до Шевцова оставалось метров пять, они увидели, как по ней, поддерживая друг друга, бредут-ковыляют похожие на них двое. Такие же измызганные, усталые, побитые. В разорванной штанине одного мелькала голая, с синячищем, нога. Плащ другого не имел рукава и, кажется, пуговиц.

— Хэй! — прохрипел Лёшка.

Идущие подняли головы.

— Сазон! — прокричал один.

— Чтоб я сдох как какодемон! — выдохнул второй.

— Блин, — сказал Лёшка, чувствуя, как сами собой разъезжаются в улыбке губы, — как я рад вас видеть!