Андрей Кокоулин - Секретарь

— Про ойме. Ойме — это такая тьма…

И Лёшка рассказал про особняк, про Мёленбека, про хельманне и Штессана, сквиров и панциров, про ассаев и их пытки, про Шикуака, ледяной мир и Замок-на-Краю. Чай стыл в чашках. Лена сидела напротив со странной, недоверчивой улыбкой.

— Мне кажется, ты всё придумал.

— Ага, а это? — Лёшка вытянул из кармана монету-хельманне.

— Какая-то старинная монета, — сказала Лена, повертев хельманне в пальцах. — Просто, Лёш, извини, я уже выросла из сказок. Но спасибо за историю, она красивая, тебе, на самом деле, её надо записать. Может получиться хорошая повесть.

Тёплый чай Лёшка пил без удовольствия. Пили вообще молча, думая каждый о своём. Лёшка возмущённо фыркал в душе, оскорблённый неверием. Ну да, сказка! — пенилось в нём. Три недели — и привет! Вот бы Штессан удивился, скажи ему, что его не существует! Как так, ликурта Третьего кнафура…

— Хочешь, я проведу тебя в особняк? — предложил он. — Сама всё увидишь.

Лена вздрогнула от звука его голоса.

— Извини, я… О чём ты?

— Проехали, — вздохнул Лёшка.

— Сейчас мама придёт, — сказала Лена.

— Ну, так мне, наверное, пора?

— Нет, — улыбнулась Лена, — я не о тебе подумала. Я о тех, на лестнице.

— Давай я выйду, встречу, — внутренне собираясь, сказал Лёшка.

— Она тебя испугается ещё больше, особенно, если ты будешь выглядывать из нашей квартиры. Нет, ты сиди, она обра… Ой!

Вместе с трелью дверного звонка Лену выдуло в прихожую.

Щёлкнул замок, затем Лёшка услышал лёгкие шаги, шорох одежды, усталый женский голос спросил: «Ну как ты, дочка?».

— Хорошо, мам, — ответила Лена. — Эти стоят?

— Стоят. Спросили: «Не видела ли я Валерия Геннадьевича?».

— А ты?

— А я — что им лучше знать, так как мимо них он не проскользнул бы. Кстати, перехватила по случаю полкило сосисок.

— А у нас гости, — сказала Лена.

— Кх-то?

В севшем голосе из прихожей послышался такой испуг, что Лёшка невольно напрягся. Он обернулся как раз тогда, когда Ленина мама осторожно заглянула на кухню. Она была суше дочери, а лицо имело резкие черты и ряд вертикальных морщин. Глаза за узкими стёклами очков казались настороженными и колкими.

— Здрасьте, — сказал Лёшка.

— Хм-м… — женщина сощурилась. — А я вас помню, молодой человек, видела раньше. Вас так интересно стригли, с хохолком… — она неожиданно улыбнулась. — Вы из Лениного класса?

— Был, — кивнул Лёшка.

— Вы выросли, стали выше. Будете сосиски? Не бог весть, конечно, какая еда, — сказала Ленина мама, вновь исчезая в прихожей, — но в нашем положении… (легко стукнули туфли) …увы, выбирать не приходится.

— Спасибо. Лена меня уже покормила.

— Да? Замечательно! Но от чая-то вы не откажетесь? — увязав в пучок волосы и сняв пальто, женщина вновь появилась на кухне. — Доча, ну что ты, кипяти чайник.

— Если только чуть-чуть, — сказал Лёшка.

— Чисто символически, — подхватила Ленина мама.

Пакет с сосисками она поместила в холодильник, а на стол перед Лёшкой выставила кулек с круглым печеньем. Лена долила чайник.

Мать и дочь уселись напротив Лёшки, и, оказалось, что это не очень уютно, когда тебя, пусть и благожелательно, рассматривают в четыре глаза.

— Я вот вспомнил и зашёл, — сказал он.

— Лена тут встречалась с мальчиком… — начала было говорить женщина, но Лена, качнувшись, двинула её плечом.

— Ма-ам…

— Да-да, это я не к месту. Вы уже, наверное, в курсе нашей ситуации, э-э…

— Алексей, — представился Лёшка.

— А я — Анна Михайловна, — мама Лены подала через стол сухую, чуть шершавую ладонь. — Очень приятно. А Леночка у меня молодец, не правда ли? Красивая, хозяйственная, смелая…

— Мам, ну что ты!

Лена закрылась ладонями.

— А что? Я правду говорю! — Анна Михайловна посмотрела на Лёшку поверх очков. — Каждый день мимо этих… Я всё время за неё переживаю, как она и что. Вы, Алексей, я смотрю, не робкого десятка молодой человек…

Лёшка едва не ляпнул, что он всё ещё сквир.

Затем они пили чай. Анна Михайловна выспрашивала Лёшку о его жизни, то сокрушенно качая головой («Так ваши родители развелись? Это просто поветрие какое-то!»), то кивая («Это замечательно, что вы в вашем возрасте уже решили работать»), то хмурясь («Что это за срок в три недели?»). Лёшку комментарии Лениной мамы слегка коробили. Всё у Анны Михайловны получалось как-то уж очень безапелляционно.

Поговорили об учёбе, о том, что Лена два года назад перевелась в школу ближе к дому («Вы, наверное, Алексей, потеряли её из виду?»), о том, что Лёшка любит, а чего не любит, о том, что он слишком легко одет.

— У меня есть друг, — сказал Лёшка, когда расспросы закончились, — Женька Журавский, вот он тоже все деньги в автоматы спускает.

Лицо Анны Михайловны застыло, а пальцы смяли салфетку.

— Вы обязательно должны его отговорить, Алексей, — произнесла она и резко встала. — Лена, я пойду лягу.

— Хорошо, мам, — сказала Лена.

— Я что-то не то сказал? — шепнул Лёшка, когда Анна Михайловна вышла из кухни.

Лена собрала опустевшие чашки.

— Так-то мама бодрится, но иногда её, знаешь, словно перемыкает. Ей вообще приходится тяжелее всего.

— Ой-ё! — воскликнул Лёшка, посмотрев на часы.

— Что? — спросила Лена.

— Семь! Мне нужно бежать! — Лёшка выскочил в коридор. — Где тут у вас выключатель?

— Погоди, я сейчас.

Светильник брызнул светом. Лёшка сунул ноги в кроссовки.

— Ещё зайдёшь? — спросила Лена, застыв у двери.

— Если отпустят.

— Там, на лестнице, ты смотри, осторожнее, хорошо?

— Я знаю.

Лёшка выпрямился. Он заглянул Лене в глаза, в голове на мгновение мелькнуло: а если поцеловать? Но потом он просто кивнул.

— Ну, я пошёл?

— Спасибо тебе, Лёша.

— Ладно. Телефон-то есть?

— Ой, конечно! — Лена, встав рядом, продиктовала ему номер телефона, и Лёшка забил его в свой мобильник.

— Ну вот, — он сделал вызов и, дождавшись пиликанья трубки в кармане висящего на вешалке Лениного плаща, нажал отбой, — теперь у тебя тоже есть мой номер.

— Можно звонить в любое время? — улыбнулась девушка.

— Лучше вечером.

Дверь клацнула замком.

— Пока, — сказала Лена.

Розовый свет из прихожей истончился и умер. Лёшка шагнул с лестничной площадки на ступеньки, заранее сжимая кулаки.

Мурза с подручными пролётом ниже виделись ущербными тенями на фоне окна. Тусклый свет лампочки на первом этаже облизывал в щель татуированное плечо кадыкастого рыжего.

— Чего стоишь? — вскинул голову Мурза. — Подходи, не бойся, поговорим.

— Мне не о чем, — отрывисто сказал Лёшка, медленно спускаясь. — У меня времени нет.

— Бо-орзый, — протянул, отлепившись от стены, прозванный Диким.

— Поначалу все такие, — заметил Мурза. — Жалко им пяти минут.