Андрей Кокоулин - Секретарь

И не то чтобы жуть, жуть…

Лёшка встал, кривясь от скрипа пружин. Постоял, помялся, шагнул. Стена как стена. Твёрдая. За окном — никого, угадывается край забора, над которым неравномерно, слоями, темнеет небо. Ну, даже возникни здесь Шикуак, то что? Убил бы? И пользы ему? И вообще сначала канал открыть надо…

Ему подумалось, что его сознание сейчас пытается напугать само себя и всё время пасует перед тем, что пугать, собственно, нечем. Истощились арсеналы.

Но вот Мурзу под окном он бы, наверное, испугался. Возможно, что и завтра испугается. Мурза же наверняка опять на лестнице сторожить будет. Интересно, как он объяснил себе Лёшкин рывок сквозь стену? Или даже не заметил его? Мол, брызнул парень по ступенькам на второй космической, и поймать не успели.

Лёшка повел плечами, потом обнаружил, что стоит в одежде, и принялся раздеваться.

А Итерварр — дурак, подумал он, складывая джинсы. Надо было сказать господину Мёленбеку про колючки у него внутри. Чувствовалась же злость. И обида чувствовалась. И что-то тщательно скрываемое тоже.

Кстати, он ведь что-то сделал, когда надавил, и из Итерварра полезло…

Собственно, и не думал, случайно вышло, но, оказывается, можно так, наобум. Получается, он прямо на мастера воздействовал.

Лёшка снова лёг.

А Иахима надо попросить, чтобы показал, как болевые стяжки делаются, подумалось ему. Замахнётся тот же Мурза и замрёт на стяжке. Ну, если возможно. Но раз Штессан с ним такое проворачивает, значит, можно и со всеми вокруг.

И на ложках бы хорошо научиться. Правда, это уже к Мальгруву…

Лёшка завернулся в одеяло. Шипение Шикуака почудилось из угла, но настолько злобно-бессильное («Мальчиш-ш-ка, дураш-ш-шка»), что он даже не открыл глаза.

Время ещё на всякие слуховые галлюцинации тратить.

Нет, а было бы классно, идёт кто-то на тебя, только хочет ударить, а ты его стяжкой — р-раз! И он валится. И Жижа во все глаза смотрит. А сзади Ленка жмётся. Поворачиваешься, а она рядом, близко-близко. Ты мычишь что-то, типа, никто теперь не сможет тебе больно сделать, а она покивает, покивает, руку тебе на плечо…

Хъёлинг, неожиданно скомкавший сладкую картину своей слюнявой мордой, заставил Лёшку поморщиться. Ну, бли-ин. Он перевернулся на другой бок. И только, казалось, провалился в сон, как кто-то надавил на него, заставляя визгливо отозваться пружины.

— Я сплю, — пробормотал Лёшка.

— Пора, — шепнули ему в ухо.

— Куда? Ночь же на дворе, господин Штессан.

Иахим хохотнул.

— Восемь утра.

— Чего-о?

Лёшка, сбив одеяло, приподнял голову.

— Вставай, сквир, пора, — Штессан бросил ему джинсы и футболку.

В комнате было солнечно, пыль золотилась в снопе света, падающем из окна на пол. Штессан потянулся, шагнул, сдвинул стол, распахнул раму. Воздух, полный свежести, дернув занавеску, душистой волной окатил Лёшку.

— Хорошо у вас, — сказал Иахим, застыв перед окном. — Тихо. Почти как дома раньше. Только запахи хуже.

— Загазованность, — Лёшка натянул футболку и взялся за джинсы.

— Нет, здесь они как бы мягче, тоньше, — Штессан стукнул пальцем по подоконнику, обернулся. — Туалет, завтрак, зал. Понятно?

— Опять ойме?

— Третий урок.

— А стяжки? В меня, знаете, как хъёлинг вчера влупил?

— Я видел. Только он, в основном, в Солье влупил, тебе совсем чуть-чуть досталось.

— И как господин Мёленбек?

— Вот у него и спросишь.

Лёшка поддёрнул джинсы и застегнул молнию.

— А мне можно…

— Всё потом, — Штессан подтолкнул его к двери. — Завтрак на столе, мы наверху.

— Я могу и без завтрака.

— Не можешь.

— Почему?

Иахим развернул Лёшку к себе. Почесывая шрам на щеке, он несколько секунд всматривался в сонного секретаря.

— Ты кто?

Лёшка хлопнул глазами.

— Алексей Сазонов.

— Нет, ты — сквир, — резко сказал Иахим. — А я — ликурт. И ты должен слушать меня, Солье и Эрана и подчиняться, как младший по званию и возрасту.

— Но раньше…

— Раньше здесь хъёлингов не было!

— Я понял, — сказал Лёшка.

Ему сделалось обидно. Он-то думал, они друзья. Против Мальгрува ему помогал. И вообще вытащил. А с друзьями разве так разговаривают?

— Потерпи, — сказал Штессан, словно уловив мысли. — Тут осталось-то. Две недели и день-два. Потом нас уже не будет. Сможешь…

Он улыбнулся и ткнул Лёшку в бок.

— Ай.

— Сможешь жить, как раньше, — сказал Штессан.

И ушёл, поднялся по лестнице.

— А если я уже не хочу, как раньше? — прошептал Лёшка.

Прошлая жизнь вдруг представилась ему серой и блёклой. Что там было-то? Ссоры отца и матери, ревущий Ромка, Динка, безденежье, школьные год-два, пролетевшие в сплошном дыму, отголоском семейно-разводных войн.

Ну, разве что Жижа с Тёмкой как-то скрашивали безрадостную картину. Компьютер иногда…

Лёшка вздохнул и прошлёпал в ванную. Как раньше! А потом? Считать, что всё приснилось? Зубная паста была, а щёток не было ни одной. Пришлось по-походному выдавить белый бугорок на палец и чистить зубы пальцем.

Сквозь потолок долетали глухие стуки — там, похоже, Штессан с Мальгрувом схватились всерьёз. А может сам господин Мёленбек показывал мастер-класс.

Лёшка, как ему ни хотелось подняться наверх, заставил себя принять душ, потом прошлепал в обеденную.

В тарелке под крышкой его ждала холодная яичница. В холодильнике нашлись хлеб, масло и сыр. Глядя на подрагивающую люстру, Лёшка налепил довеском к яичнице бутербродов и торопливо разделался с завтраком.

На самом деле, это похоже на обман, подумал он, наливая воду из остывшего чайника. Чайный пакетик придал воде в чашке слабую желтизну.

Ты только-только со всеми подружился, только стал считать себя своим среди чужих, странных людей, только что-то вообще начал понимать в жизни, и вдруг — спасибо, пока, нам будет очень тебя не хватать.

Как всё по-дурацки устроено!

В раковине была сложена грязная посуда, и Лёшка, выковыряв губку из-под завалов, принялся мыть тарелки. Сквирово занятие! Он хмыкнул, сообразив, что ему вовсе не обидно так думать. И дома, наверное, тоже надо будет взять посуду на себя. Или мыть её по очереди с Динкой. Она — птенец, я — птенец.

Блин!

Лёшка вспомнил про перчатки. Разрешит ли Мёленбек отойти на время ближе к полудню? А в четыре ещё встреча с Ленкой. И выйти надо за полчаса…

Он нахмурился, подставляя горшок под струю воды.

Это ведь тоже как предательство. Вы тут сами, а я пока свои дела разберу. Всё равно двести лет впереди.

Лёшка сел.

Вода текла, наполняя горшок. Остатки подливы всплыли красной пеной, подержались над горловиной и скользнули по стенке вниз. Хъёлинги, кристаллы, Итерварры, мама и Ленка закрутились в Лёшкиной голове.

Как же сделать так, чтобы всем было хорошо?