Андрей Кокоулин - Секретарь

— Супер! — сказал брат, не отрывая глаз от монитора. — Я ещё завтра приду, можно?

— Ноу проблем. Но я, в общем, убегаю.

— К тёте Вере?

— К ней и, возможно, по работе ещё.

— Деловая колбаса.

— Ну, не совсем. Мама будет к пяти, понял? — сказал Лёшка. — Дождись.

— А сейчас сколько?

— Почти три.

«Алярм! Алярм!» — грянуло внезапно из колонок, и Ромка остервенело заелозил «мышкой», выпадая из реальности.

Лёшка набрал Женьку.

— Всё, — сказал он, когда произошло соединение, — вопрос решён положительно, можем выдвигаться.

— Где встречаемся?

Женька был необычно собран.

— На старом месте, у беседки.

— Ага, Тёмыч уже в предвкушении. Дай нам десять минут.

— Ладно, замётано.

Лёшка отключился. С минуту он стоял, слепо глядя на светлый затылок брата, на мелькающее за ним изображение на мониторе. Ему подумалось вдруг, что иногда человеческое поведение не может выйти за рамки того, к чему ты привык, за границы знакомых, повторяющихся, устоявшихся действий. Вот ты почти решил не втягивать друзей в котовасию с хъёлингами и цогами, а в следующий момент уже сообщаешь им, что способность проснулась на день раньше. И если попробовать покопаться в себе, то ничего, кроме идиотского желания вырасти в их глазах, не выкопаешь. Потому что круто же! Рванул через стену — у Женьки с Тёмкой челюсти и отвалились. Забавный будет видок.

В общем, сплошное детство.

Нет, где-то на периферии сознания, конечно, свербит червячок, разбегаются мурашки от опасливой мысли, что всё это может плохо кончиться. Обещал не рассказывать — рассказал. И Ленке всё выболтал. И Мурзе с подручными показательные выступления устроил.

Если представить, как разрастаются, непредсказуемо ветвятся возможные проблемы, связанные с тем, что он уже натворил, честно говоря, свихнуться можно. Но можно же и не представлять. Хочется не представлять.

С другой стороны — выглядеть пустозвоном перед друзьями…

— Всё, я пошёл, — опомнившись, сказал он Ромке.

— Да-да, — ответил брат, вряд ли осознавая, что ему говорят.

Фашисты важнее.

— Дина! — уже из прихожей, надевая куртку, позвал Лёшка.

— Да?

Динка прискакала из большой комнаты, держа пульт от телевизора в ладони.

— Ты не уходи пока никуда. Тоже дождись мамы.

— Я и не собиралась. А ты куда?

Лёшка, присев, втиснул ноги в кроссовки.

— К тёте Вере. Я отзвонюсь, если что.

— Ладно, — кивнула Динка.

— Закройся за мной.

Едва щёлкнул замок, Лёшка сунул руки в карманы и потрусил вниз.

Тёмка и Женька уже стояли у беседки. Журавский был в джинсах и свитере. Тёмыч зачем-то упаковался в плащ и надел солнечные очки. Шпион, блин.

— Ну, что, пошли? — сказал Лёшка.

Тёмыч отпрянул от него, как от мертвеца.

— Ты что? Ты уже?

— Что — уже?

— Ну, появляешься, исчезаешь. Приходишь из темноты.

— Очки сними, — со смехом сказал Лёшка.

— Не, я реально тебя не заметил. Я только что смотрел в эту сторону.

Тёмка пошевелил плечами, потом последовал совету и спрятал очки в карман. Правда, тут же сморщился.

— Блин, светло.

— Ты ещё зашипи по-вампирски, — сказал Женька.

— Ш-ш-ш, — с готовностью зашипел Тёмыч.

На улице было хорошо, зелено и пушисто. Вездесущий пух плыл по воздуху и перекатывался у отдушин.

— Знаете, — сказал Женька, — это исторический момент.

— Чего-чего? — спросил Тёмыч.

— Если Лёшка не соврал…

— Вот и подождём.

— Не, ну это понятно, — сразу скис Женька. — Просто хорошо бы зафиксировать.

Тёмыч остановился. Остановился и Журавский. Лёшка прошёл вперёд, но, не заметив друзей, вернулся. Подступающее лето окружило их зеленью кустов, линиями асфальтовых дорожек, раскинуло сверху ажурную лиственную тень.

Сквозило солнце. Шуршали и фыркали автомобили. Подбирался к воробьям кот. Плыли запахи сдобы и кофе из расположенного поблизости мини-кафе. По соседней дорожке прокатил на скейте мальчишка.

Друзья переглянулись.

— Чего стоим? — спросил Лёшка.

— Момент фиксируем, — сказал Тёмыч. — Жижа, ты как?

— В смысле? — не понял Женька.

— Зафиксировал момент?

— А, да.

— Всё, можем идти, — сказал Тёмыч. — Сазон, ты это, держись в центре.

— Зачем?

— Из соображений безопасности.

— Лучше я пройду чуть вперёд, — сказал Лёшка.

— На фиг?

— Чтобы никто не подумал, что два чудика сзади — это со мной.

— Ха-ха-ха! Не смешно, — Тёмыч покрутил головой. — Вы бы это, оглядывались по сторонам. Мало ли.

— Тёмыч! — приобнял его Женька. — Это не игра. Расслабься.

— Ага! А если эти, как его там…

Они шагали по тротуару, солнце слепящей полосой растекалось по оцинкованной крыше дома на противоположной стороне улицы. Лёшка расстегнул куртку. Жарко. Ему захотелось вдруг выбраться из города, из пуха, пыли, из духоты и тесноты куда-нибудь к речке. Поудить с Женькой и Тёмкой рыбу. Чтобы костёр и закопчённый котелок на рогатине. И аромат ухи. Трава мягкая, не подшёрсток, а в самом соку. А голова такая пустая, что где-то в костях черепа отражается комариный звон. Эх!

Они свернули на аллейку.

— О, Егорова следующая, — сказал Женька. — А жарко, да?

— Нормально, — сказал Тёмыч.

Он шёл — руки в карманах плаща — и напоминал сыщика на задании из какого-нибудь чандлеровского детектива.

— Что-то я не вижу пустыря, — сказал Лёшка.

— Так он дальше, — сказал Женька. — Вон за серым забором.

— Ага.

Они наискосок перебежали проезжую часть, заставив затормозить и нажать на клаксон водителя на новеньком «рено».

За забором, кажется, собирались что-то возводить. В дощатых воротах стоял грузовик, за проволочной сеткой дальше, среди разъезженного, вздымающегося волнами песка белели блоки пенобетона и желтел брус, уложенный в два яруса. Тут же вяло крутилась бетономешалка. Правда, строителей видно не было.

— Что-то они не вовремя, — обеспокоенно заметил Женька, вытягивая шею. — Как бы нашу стенку уже не снесли.

— А если там везде забор? — спросил Лёшка.

— Раньше не было.

Беспокойство Журавского, к счастью, не оправдалось. Проволочная сетка спасовала перед кустами и запестрела прорехами. Лёшку первым в прореху не пустили, как он понял, по тем же соображениям, по которым ему полагалось идти в центре. Пролез Тёмка, дал знак: можно. Была б его воля — наверное, даже б крякнул по-особенному.

Как селезень. Или как кряква.

Изрытая песчаная площадка, на которой, видимо, периодически играли в футбол, оканчивалась остатками выщербленной кирпичной стены высотой под два метра и длиной где-то метров в восемь. Часть кирпичей пестрела граффити. Также мелом были нарисованы ворота, размером, впрочем, поменьше настоящих. Несколько кирпичей было выбито, из-за чего стена обзавелась бойницами и смотровыми щелями.