Андрей Кокоулин - Секретарь

Тёмыч засопел.

— Ну, про игрушки можно и не говорить.

— Да, — поддакнул Женька, — это всё равно, что объявить его больным.

— Иди ты, — Тёмыч беззлобно двинул Журавского плечом. — Просто спроси, не нужны ли ему лишние руки.

— Хорошо, — согласился Лёшка, — но не сейчас, через неделю где-нибудь.

— Ладно.

Шаг. Другой. Третий.

Они брели сквозь город, как сквозь толщу воды, и пух, лениво плывущий в воздухе, только усиливал это ощущение. А ещё Лёшка был уверен, что и Женька, и Тёмка сейчас думают о том, что будет дальше, и что рядом существует ойме, и существует Ке-Омм и, возможно, существуют тысячи других миров. И один из них наверняка остро жалел, что не ему, а Лёшке выпал этот шанс — напрямую поучаствовать в войне с Шикуаком. А другой вновь и вновь переживал чувство растворившихся перед ним границ.

Я свободе-ен!

Лёшка искоса посмотрел на друзей. Женька словно почувствовал этот взгляд, подмигнул, качнул головой на Тёмыча, который шёл, как гангстер на встречу с другими гангстерами — сосредоточен, весь в себе, только полы плаща развеваются.

— Тёмыч, — сказал Лёшка, — не грузись.

— Я не гружусь.

— Грузишься.

— Уровень загрузки — девяносто шесть процентов, — подтвердил Женька.

— Просто… — Тёмыч взбил пятернёй антенное поле на своей голове. — Это ведь рядом, да? А мы здесь. А у них там…

— Тёмыч, блин!

Лёшка поймал друга за рукав, развернул к себе.

— Ты чего хочешь?

— Я туда хочу!

— Зачем?

— А кто я здесь? — крикнул ему в лицо Тёмка. — У меня там хотя бы будущее есть!

В глазах его задрожали слёзы.

— А здесь что, нет будущего? — удивился Лёшка.

Тёмка посмотрел на него, жалко кривя губы.

— Да мне здесь ничего не интересно! Понятно? А там я вступлю в ополчение. Или в самооборону. Стану мечником.

— Думаешь, тебя там ждут не дождутся?

— Да!

Тёмыч вырвал рукав, уселся на выступ цокольного этажа. Вытер кулаком щеку. Пришлось Лёшке устроиться рядом. Журавский прислонился под оконным жестяным карнизом с другой стороны.

С Тёмычем такое бывало. Женька называл это тихой взрывной истерикой. Компьютер на это повлиял или перипетии судьбы, рано умерший отец, Лёшка не знал.

— Тёмыч…

— Что?

— Там всё не так.

— А здесь?

— Блин! — выдохнул Лёшка. — Если тебя возьмут в кнафур…

— Куда?

— В отряд. То сначала ты будешь сквиром, и максимум, что тебе поручат, это чужие подштанники подшивать и за старожилами щиты носить.

Тёмыч шмыгнул носом.

— Вот ты врать.

— Это везде так, — сказал Женька. — Дедовщина.

— Ты-то откуда знаешь?

— По логике.

— Тём, — Лёшка толкнул друга плечом в плечо, — я обещаю, что попрошу устроить тебе экскурсию по Ке-Омму, как только они с Шикуаком разберутся. А вообще, знаешь, я тоже психовал тут по поводу, что меня ни фига не учат…

— Я не психую, — упрямо сказал Тёмыч.

— Ты грузишься.

— И пофиг!

— Так ты слушаешь или пофиг?

— Слушаю.

— Так вот, — сказал Лёшка, — там второй после Мёленбека мужик как раз из кнафура. Я утром рассказывал. Ликурт. Ну, как наш, наверное, десятник. Или сотник. Иахим Штессан.

— Немец? — спросил Женька.

Тёмыч прыснул.

— Вот ты, Жижа! Откуда там немцы?

— Не немец он, — сказал Лёшка. — Мечник. Жилистый такой, уверенный в себе. Я ему пожаловался, что, мол, здесь у нас нет ца, а без ца я как бы пустое место, потому что только голову о стену разбить могу. С разбега. Знаешь, что он мне ответил? Что человек может менять реальность десятком тысяч способов. Если, конечно, захочет. Он сказал: стену можно снести, перепрыгнуть, перелететь, проползти или же сделать в ней дверь. Никакое ца здесь не нужно. Даже, сказал, без ца понадёжней будет.

— Зашибись, — уныло произнёс Тёмыч. — Только сам он наверняка только ца и пользуется.

— Нет, ходит, как обычно.

— Ну и дурак.

— Поумнее нас будет. Я тоже, знаешь, не особо по квартирам прыгаю.

— У тебя потому что ца то есть, то нет.

Тёмыч попытался раздавить носком кроссовки незаметно подобравшийся к ноге ком, но тот ловко увильнул в сторону.

— Так ты идёшь? — спросил Лёшка. — Мне, в сущности, телохранители не нужны. Я могу вас и здесь оставить.

— Да иду, иду, — отозвался Тёмыч, не оставляя попыток раздавить злосчастный пух, который, крутясь около, словно нарочно испытывал его терпение.

— Прошу! — поднырнул в это время Женька, приглашающе согнув руку кренделем. — С ветерком до Суворова!

— Да иди ты!

Тёмыч вскинул ногу, но и здесь ему не повезло — Журавский успел отскочить.

— Кажется, надо бежать, — сказал он Лёшке.

— Согласен, — кивнул тот. — Тёмыч явно в гневе.

— Он страшен и невменяем.

— Скорее, невсебяем.

— Бежим!

Женька припустил первым. Лёшка решил не отставать. Оттолкнулся от стены, обогнул старушку, стоящую на тротуаре.

— Эй! — закричал Тёмыч, вскидываясь. — Придурки! Вы что, совсем с ума сошли? Какой я невсебяемый?

— Первостатейный! — на бегу обернулся Лёшка.

Заскочив за угол, они дождались, когда, сердито сопя и шумно топая, к ним забежит Тёмыч, и с воплями набросились на него.

— Ага! Вяжи его!

— У меня верёвок нет.

— Тогда бей его!

— Бью!

Тёмка со смехом заизвивался под тычками.

— Вы чего? Ай, блин! А ещё друзья называются!

— Ну а кто ж ещё? — сказал Лёшка. — Они самые!

С неодобрением косясь на них, мимо прошли мужчина и женщина. Оба в шортах, оба — в вытянутых майках.

— Это чтоб ты знал, — предупредил Женька, стукнув друга по плечу, — оставишь нас здесь одних и рванёшь в Ке-Омм, мы тебе ещё не такое устроим!

— Ну, блин! — сжался, закрылся руками Тёмыч. — Ну, отстаньте! Ай! Да не сбегу я! Всё!

— Точно?

— Да!

Нападающие отступили.

Ещё несколько секунд Тёмыч не решался опустить руки, видимо, ожидая повторной экзекуции, но потом выпрямился.

— Вот вы рожи протокольные! — на лице его засияла весёлая улыбка. — Куда, блин, от вас сбежишь? Один сквозь стены достанет, другой придавит и не заметит.

Женька прихватил Тёмку за шею.

— Потому что мы — банда!

До переулка Суворова они добрались, дурачась и подначивая друг друга, поймает ли кто летящий пух ртом.

Ловили все вместе, но безрезультатно. Тёмыч чуть не поймал столб фонарный, Лёшка вовремя его дёрнул в сторону.

Солнце выглядывало из-за крыш, гавкали собаки, компания с гитарами и рюкзаками садилась в автобус с надписью «Заказной», слышался смех и задорные выкрики. Пахло кофе, травой, от проехавшего автомобиля — бензиновым выхлопом.

Пух — пух был всюду.

— Да уж, райончик, — сказал Женька, когда до дома, в котором жила тётя Вера осталось метров двадцать.

Серые, облупленные здания сдвинулись, втиснулись в соседей оббитыми углами, будто бы настороженно присели, вглядываясь в пришельцев пыльными оконными стеклами. Поверни голову и увидишь — солнечная улица осталась за косо упавшей тенью, похожей на гильотинный нож. Вся жизнь — там.