Markiann Маркианн - Небо Ждёт [СИ]

Серафим развёл руками и, улыбаясь, сказал:

— Конечно же, что вы приняли меры, и я понёс наказание по всей строгости закона. Давайте быстренько организуем фотосессию в тюрьме?! Я фотогеничен, умею позировать, и вообще хорошо смотрюсь за решёткой.

— Это было бы великолепно, мой друг, — усмехнулся полковник, — но как мне быть уверенным, что после этого завтра в псинет не появится ролик, который запечатлеет вас на свободе во всей прелести ваших новых талантов?

— Полковник, — смиренно сказал Серафим, — поверьте: я исчерпал себя. И мне до смерти не хочется снова оказаться в наручниках и на цепи. А то, не дай Бог, привыкну, и у меня появятся рабские привычки. Да, я совершил ошибки, но это только потому, что много лет провёл в келье вдали от цивилизации, и при встрече с ней проявил слишком большую свою свободу и непосредственность. Я обещаю вам, впредь я учту уроки жизни и буду крайне осмотрителен. Я пройду мимо плачущего ребёнка и не утру его слезы, переступлю через упавшего старика, не уступлю место в транспорте беременной женщине…

— Ну, вот, и договорились! Спасибо за понимание, послушник Серафим, — в той же тональности поддержал его полковник. — И как всегда, напоследок… — он снял с руки псифон и протянул его Серафиму, — хорошо подумайте, как утешить вашего епископа. Он очень уж вами обеспокоен.

Серафим повесил голову, потом обречённо взял протянутый пси-браслет и надел его на руку, ощущая тяжесть его, как тяжесть кандалов. Он стоял, склонив голову, руки беспомощно его висели, как плети. Он знал, что, если владыка потребует пси-отношений, ему на этот раз не отвертеться. Это вызовет максимальные подозрения. Что увидит он в нём? Какие сделает выводы? Что будет после этого с ним и с его братьями? Он отвернулся от полковника и стал горячо молиться. Как не хватало сейчас брата Савватия, который всегда ловко строил отношения с владыкой и покрывал их всех. Ему бы сейчас не помешали его мудрость и спокойствие. После горячей молитвы он утишился, молча постоял и набрал идентификатор владыки.

«Полковник, здравия желаю!» — бодрым голосом сказал владыка.

— Благословите владыка! Это — послушник Серафим, — спокойно сказал Серафим и добавил. — Простите, что вас беспокою! Но я очень нуждаюсь сейчас в вашей молитве и поддержке.

«Какое счастье, сын мой! — радостно сказал владыка. — Как я рад тебя слышать! Что у тебя случилось, не ранен ли ты?»

— Нет владыка, со здоровьем всё хорошо.

«За это слава Богу. Я очень волновался за тебя, когда увидел в сети бой, который принял ты. Что у вас там случилось?»

— О владыка, мне пришлось наблюдать богомерзкое явление, как посреди полиса, прямо на вокзале, при полном попустительстве полиции принуждали несчастных и голодных людей отдавать своё тело на утеху за еду. Я пытался защитить одного такого бедолагу, который смог отказаться от греха, и за это его хотели убить. Я сцепился в схватке с извращенцами, но тут подоспела полиция. Я доложил полковнику Проханову о произошедшем и высказал свои соображения насчет предотвращения дальнейших инцидентов. Он принял мои предложения, и на следующий день я проверил их исполнение и остался доволен действиями полиции.

Серафим покосился на полковника. Полковник поднял брови и ухмыльнулся.

«Я понимаю тебя, послушник Серафим. Кто бы такое смог бы стерпеть? — воскликнул владыка. — Ты, как разящий ангел, обратил свой меч против зла, поработившего землю. Видишь, в каком тяжком грехе живёт мир?»

— О, владыка Арсений! Я каждый день благодарю Господа за нашу обитель и святых её! После столкновения с таким изощрённым злом я так тосковал по Вам, предстоящим на божественной литургии, и по нашему благоговейному хоральному пению, что однажды услышав богомерзкие звуки блюза, не выдержал, отобрал у музыканта гитару и освятил её и окружающее пространство молитвой и церковным пением! Владыка, вы бы видели, как светились радостью лица людей, придавленных этим полисом, злом и грехом! Как они благодарили меня, и как я каждому отвечал: «Во славу Божию!»

«Послушник Серафим! Святой молитвенник мой! Благодарю Бога за твоё горячее, бескомпромиссное ко злу сердце. Но не слишком ли ты долго пребываешь в этом духовно опасном месте? Почему бы тебе не покинуть его и не приступить к выполнению своей миссии?»

Полковник Проханов сделал такое движение, как будто он полностью солидарен с владыкой и присоединяется к поставленному вопросу. Серафим недобро глянул на полковника и сказал:

— Владыка, моё пребывание в полисе непосредственно связано с исполнением миссии. Я обнаружил, что в полисе много сподвижников противоречащего и веду расследование их действий. Ликвидацию же противоречащего я со спокойным сердцем оставил моим братьям, которые идут по его следу. Раз уж полиция самым грубым образом оторвала меня от преследования и, лишив свободы передвижения, перевезла и вышвырнула в полис, я, помолившись Господу и получив от Него откровение, принял решение делать всё, что доступно мне здесь и сейчас, а именно: собрать и предоставить архиепископии точную информацию для окончательного уничтожения всех последствий еретического раскола. Я постоянно выхожу на след, но полиция, прямо, как слуги дьявола, появляются в самый неподходящий момент и постоянно мешают мне. Владыка! Я побывал в наручниках и в полицейских участках за три дня три раза! Три раза! Когда меня схватили после моего пения, это был полный беспредел! А ведь мне удалось привлечь внимание к себе определенных людей, понимаете?

«Спаси Господи, послушник Серафим! Что я могу для тебя сделать?»

— Владыка, прошу вас! Войдите со мной в пси-отношения, чтобы я смог прикоснуться к вашей чистоте и получить укрепление! Владыка, скажите слово с солью, чтобы душа испытала восторг и утешение… Мне трудно, владыка… тут много женщин и искушений…

«Конечно, сын мой, я готов! Войди в пси-режим!»

Серафим вошёл в пси-режим, и, внезапно потеряв силы, повалился в кресло. На его волю как накинулись тяжёлую сеть. Он не любил это чувство, относясь к нему с ненавистью, как ко всему, что порабощало его свободу, но был к нему готов. Он открыл владыке переживания об обтиравшейся об него секретарше, о полуодетых женщинах, которые ввергли его в смущение на улицах полиса, о муках своего унижения, когда он встретился с бездушием на вокзале, о своей ярости, с которой он бился с ножом в руке, о надоевших наручниках. Он был предельно аккуратен и не позволил своему сознанию коснуться никаких других воспоминаний и переживаний. Владыка в ответ даровал ему ощущение своей благосклонности и покровительства. И вдруг владыка спросил:

«Где же твоё освященное оружие, послушник Серафим?»

Словно ядерной обжигающей вспышкой перед глазами Серафима вспыхнуло воспоминание, как он, дрожа от боли вывернутых рук, смотрел в ствол своей винтовки в руках отца Александра, глаза которого переполняла бешенная ярость. Серафим быстро подавил это воспоминание и спокойно ответил: