Вальдемар Лысяк - MW-10-11

Это заставляет припомнить подобный остроумный ответ Вольтера, В молодости ему обещали какую-то хорошую синекуру. После заседания Совета Вольтер увидал принца-регента, за которым шли четверо ново именованных министра. Регент подошел к нему и сказал:

- Дорогой Аруэ (настоящее имя Вольтера - прим.авт.), я о тебе не забыл. Назначаю тебя на департамент глупости.

- Ваша милость, - ответил Вольтер, - прошу отставки. У меня было бы слишком много соперников. Четверых уже вижу!

Среди всех польских пересмешников в культурной традиции нашего народа сохранился, а с времен Красицкго рос и усиливался в литературе миф лишь единственного, короля надвислянских шутов, Станьчика. Кем был этот человек? - Вот в чем вопрос. По вине историков, которые не занимались этим слишком серьезно, а может и по причине невезения, затершего все следы, мы очень мало знаем об одной из великолепнейших, наиболее достойных любви фигур нашей истории. Но с тем же самым мы сталкиваемся и в случае остальных шутов-гигантов мысли. Я уже говорил - это пустыня Издевательской Тайны Судьбы. Судьба вознаградила ему эту несправедливость популярностью, как будто он был кинозвездой. А собственно, он был и остается ею на экранах полотен Матейко.

Принято считать, скорее интуитивно, чем в основании документальных подтверждений, что родился он где-то в 1470-80 годах. Считается, что умер он где-то между 1556 и 1560 годами, во всяком случае, в 1562 году Рей упоминает о нем уже как о покойном. Предполагается, что родом он из подкраковского сеймикового мес­течка Прошовиц. И вообще, относительно его биографических данных предполагается слишком многое, по­скольку знаем мы очень мало. Вот и нвачинаются комбинации, кем был или кем мог быть.

Он мог зваться Холиком, как того желал В. Поцеха. Почему бы и нет, имя, как и все другие, нормаль­ное.

Он мог быть шляхтичем по происхождению, как желали того Игнаций Крашевский и Казимеж Вуй­цицкий. Ренессанс настолько облагородил шута, творя из него значительную придворную фигуру, гуманиста-мудреца и доверенного приятеля-критика монарха, что подобную должность перестали презирать умнейшие, отчаявшиеся в собственной бедности и остроумные дворяне-шляхтичи и брали в руки шутовской скипетр. Не­которые знаменитые французские шуты принадлежали к старинным родам. В Польше шляхтичем был шут ко­роля Яна III Собесского, Винницкий.

Он мог быть, как хотел того Михал Бобжиньский, Станьчиком Выссотой из Сулкова под Краковом, ко­ролевским ротмейстером, командиром вооруженной охраны, принимавшим участие в походе Яна Ольбрахта на Венгрию, что жил в одно и то же время, что и шут Станьчик, либо же любым иным воином по имени Станислав (в те времена оно имело распространенные формы: Станко, Станек, Станьчик). Юлиан Кржижановский вы­смеял эту рыцарскую идентификацию (поскольку она не соответствовала им предложенной, о чем ниже), вос­пользовавшись сложнейшей словесной эквилибристикой для "исключения" некоторых легенд. А точнее, двух. Миколай Рей, который, похоже, знал Станьчика лично, написал о нем в "Зверинце": "Слыхал я давно об этом рыцаре..." А в "Книгах Казны" Зигмунтовского двора мы находим информацию, что 4 февраля 1545 года вы­плачено 4 флорина "Станьчику, шуту, или же рыцарю Е(го) К(оролевского) В(еличества)", в оригинале: "Stanczik histrioni vel potius militi S.R.M.", причем "potius militi" можно перевести и как просто "военному". За­мена меча на скипетр шута или же их одновременное ношение не были чем-то необычным. Знаменитый фран­цузский шут Шико был дворянином и часто выступающим на поле боя со шпагой в руке воином.

Он мог быть, как того хотели Александр Брюкнер, а в особенности - Михаил Кржижановский, шутом Гуской, тем самым, кому мастер из Черноляса (знаменитый польский деятель польского Возрождения Ян Ко­хановский - прим.перев.) посвятил три своих фрашки. Правда, мы нигде не находим доказательств, более того, хотя бы упоминания, что оба шута Зигмунта, Гуска и Станьчик - это один и тот же человек; Крашевский дал нам совершенно различные характеристики обоих, но Кржижановский основывался на открытии Брюкнера, что Гуска было не именем, но названием для пересмешника; термином этим называли шутов ("gaszczyn" значило: "шутовской", "глупый"). Но как сообщил в 1586 году Мальхер Пудловский в своих "Фрашках" - наименование "Станьчик" было популярным синонимом для шута (то есть, шутов называли Станьчиками), равно как и имено­вание Гузман, о чем свидетельствует в своей книжке "Дворянин" Лукаш Гурницкий.

Словом, это и правда гуща, но в значении джунглей, в которых все возможно, так что нет смысла упи­раться с одной какой-то гипотезой.

Кем же был он наверняка?

Наверняка был он шутом трех Ягеллонов (Александра, Зигмунта I Старого и Зигмунта II Августа), а может даже и четырех. Принимая во внимание запись Гурницкого: "Станьчик, старшего из братьев короля Зиг­мунта шут, человек весьма пожилой", следовало бы добавить и Яна Ольбрахта.

Наверняка он был любимцем Зигмунда I, вместе с которым они правили в течение сорока двух лет, каждый со своим скипетром в руке, любя друг друга. И наверняка он был нелюбим Зигмундом Августом. К моменту смерти Зигмунта Старого Станьчику было уже около семидесяти лет, молодой же король предпочи­тал общаться с молоденькими-ласковыми-голенькими девочками, а не со старыми-безжалостными-голыми ис­тинами. Издевки и морализаторства седого шута пробуждали его раздражение, а в конце концов, и гнев. Тогда Станьчик перестал попадаться на пути и лишь сновал молчаливым привидением по комнатам замка и день за днем просиживал у гробницы своего умершего приятеля, молясь за вечное спокойствие его души. Неодно­кратно его видели плачущим. О нем уважительно говорили: "Шут старого короля"; когда же он как-то услыхал это, вздохнул:

- Вот если бы Господь Бог сделал, чтобы я был шутом старого короля.

Наверняка был он шутом прекрасно образованным и чрезвычайного ума. Его современник Клеменс Янициуш назвал его в собственных "Dialogus de Polonici vestitus varietate", написанных в 1542 году: "Stanislaus morosophus". Это от греческих слов "moros" - "глупец" и "sofos" - "мудрец", и, выходит, вместе определяет дей­ствия с "глупой миной", человека умного, вынужденного строить из себя дурака, чтобы гласить какие-то свои истины. Казначейская записка 1543 года говорит, что в деабре этого года было выплачено четыре флорина "Stancziconi sapienti", то есть "разумному", "мудрецу".

Наверняка был он шутом "особенным". Йоахим Бельский, который записал в своей хронике: "По­скольку Станьчик шутом был особенным", наверняка желал подчеркнуть отличие короля польских шутов от обыкновенных весельчаков, забавляющих придворных идиотскими розыграшами, но нечто большее. Может неподкупность? Очень многие шуты достигали богатства, ведь молчание их можно было купить, Станьчик же жил очень скромно и не обладал никакой недвижимостью - об этом свидетельствует латинская эпиграмма Рой­циуша. А ведь, будучи любимцем Зигмунда Старого он мог сделаться богачем в один миг, и неоднократно как иные шуты-фавориты. Бердри, шут Вильгельма Завоевателя, получил за свои заслуги три освобожденные от налогов деревни в Глочестершире. Только у Станьчика была "особенная" душа Монашка.