Вальдемар Лысяк - MW-10-11

И наконец, наверняка был он храбрым. Если даже он и не был рыцарем по мечу, то был рьяным рыца­рем правды. Рей подчеркнул в "Зверинце", что Станьчик "никогда с неправдой не желал находиться в переми­рии". Посему не мог быть он в состоянии перемирия со двором, со всем тем клубком змей, скрученным из фракций, камарилий, любовниц, интриг, фрондирования, лести, подсиживаний, яда в улыбке и в кубке, воров­ства и лизоблюдства, где в тени звукопоглощающих портьер "bien publique" постоянно превращалась в "bien particulier", с той самой властной элитой, о которой мсье де Лассай говорил, что следует с утра съедать жабу, чтобы уже не испытывать отвращения в остальное время дня, когда следует находиться среди людей. Фран­цузы, раз уж мы пользуемся их языком, говорят коротко: "tout s'achete" (все покупается) и в принципе не оши­баются. Но вот как раз его нельзя было ни купить, ни шантажировать, ни втянуть в "игру", ни "поставить на место". Латинская пословица, гласящая: "Sapiens nihil invitus facit" (Умного невозможно заставить), было при­думано именно для него и других Монашков правды, ибо - если не для них, то для кого же?

Писатель XVI века, ксендз Станислав Ожеховский, знающий шута и не дарящий его чрезмерной сим­патией, наверняка задетый какой-то шуточкой, определил Станьчика как человека не вполне разумного ("valetudo mentis"), что и давало ему свободу высмеивания ("liberius dicax"). Но ведь следует и вправду быть безумцем, чтобы выстреливать правдой во всех направлениях, а после того оставаться одному против всех (во Франции шута чаще всего называли "fou", что как раз и означает "безумец", "сумасшедший"). Самая прекрасная цитата из "Зверинца" Рея так обосновывает величие вавельского шута:

"Ибо правду высказал в платье безумца,

Так как те, кому следует, укрылись молча.

И где бы Станьчиков таковых поболе взять,

Чтобы могли неправду, как крапиву рвать.

И правду святую людям в глаза говорили (...)

Хоть, думаю, злому это как трупу припарка".

Тогда с ним рядом был король, а против него самого весь двор, но это не он их, а они боялись его, на­перегонки льстя ему, желая хотя бы не деньгами, но таким вот образом умилостивить его. Цитирую согласно Кржижановского фрашку Ройзиуша:

"И шляхта, и отцы господином тебя зовут,

Люди простые лишь Станчика имя дают.

Ты ведь и правду Станьчик, нет у тебя слуг,

Нет у тебя землицы - городишка иль двух.

А то что шляхта кличет тебя господином,

За язык твой острый - хрен с полыном.

Кланяются усердно, чтоб молчал, не громко

Про их преступления всем поведал чтоб ты.

Вот если бы простые боялись тебя бы,

Господином звали б, мужики и бабы.

Только ж знают - бедный, значит не такой ты.

Господином сделал язычок острый твой."

В свою очередь, уже в XIX веке, Войцицкий писал так: "Станьчик был первым сатириком XIV века, воплощенная оппозиция в шутовском наряде, превосходящий век свой той смелостью, с которой говорят правду (...) Мало людей, равных Станьчику остроумием имелось при дворе Зигмунтов, всегда говорил он горь­кую правду как Королю, так Господам и дворянам". С последними Станьчик постоянно конфликтовал, и пово­дом, чтобы их куснуть, могло быть что угодно. Увидав, как Зигмунту Старому ставят пиявки, буркнул он, достаточно громко, чтобы его услыхали по всей стране:

- Вот это и есть истинные дворяне и друзья королей …

Когда в виленском замке во время "забавы" науськиваемые на медведя собаки не захотели того кусать, потому что перед тем их перекормили, Станьчик посоветовал натравить на медведя вечно ненасытных при­дворных писарей. Именно от Станьчика пошло знаменитое в старой Польше выражение, обличающее двулич­ность, "подай-ка пару на луку", которое сейчас нам ничего не говорит. Дело же обстояло так: командир, пре­следуя солдата, гонящего перед собою ворованных гусей, потихоньку приказал подать парочку на луку своего седла.

Юзеф Игнаций Крашевский в своем романе "Хроника Станьчика с 1503 по 1508 годы" описал нам, как Станьчик влез в шкуру шута. Будучи еще школяром, он был атакован на улице шутом королевского брата, кар­динала Фредерика. Волокущаяся за шутом толпа, считала, будто школяра осмешат насмерть, но тут попала коса на камень. Станьчик ввязался в беспримерный словесный поединок и буквально "раздавил" напавшего, а в конце, совершенно уже сбитого с панталыку противника поддал шутовскому экзамену из трех вопросов.

- Что ты делаешь, когда упиваешься в стельку? - спросил он.

- Сплю, - отвечал шут.

- Выходит, ты глуп. Пьяный человек - самый счастливый, а ты спишь, и во сне своем свое счастье про­фукиваешь. Только и жизни, когда с ума сходишь, спи, когда трезв... Так, первый раз неправильно ответил, сейчас вторая попытка. Скажи мне, какую женщину наипочтеннейшей назвать можно?

- Ту, которая мужу верна, - буркнул шут после долгих раздумий.

- Выходит, ты совсем дурак, - констатировал Станьчик, ничегошеньки ты не знаешь. Совсем наоборот, наипочтеннейшая женщина та, что мужа обманывает, делая невыносимым для него сей мир с его тщеславием и отправляя его в мир иной, лучший, как говорят нам ксендзы. А теперь вопрос третий; если не ответишь на него, сдеру с тебя костюм, который права не имеешь носить, и сам надену (тут шут хотел было сбежать, но Станьчик придержал его за воротник). Так вот, назови мне самого величайшего господина во всем мире!

- Тоже мне вопрос! У кого больше всего золота.

- Вот тут-то тебе и конец пришел! - воскликнул Станьчик. - Величайший из господ это тот, кто менее всего требует, ибо хватает ему того, что у него имеется."

Так что правильно называли Станьчика "господином", ибо ему хватало того, что у него было, и не уби­вался он так за деньги как иные, хотя мы и не знаем - хватало ему их; не знаем мы и того, любил ли он, был ли любимым, так как о женщинах в его жизни ничего не известно. Крашевский, который из-за отсутствия соответ­ствующих легенд выдумал роман о шутовских началах Станьчика, поступил так же, описывая и великую лю­бовь королевского шута к тридцатилетней виленской мещанке Касе Боим. Она любила приезжего из Кракова так долго, пока не узнала, что тот придворный шут. Тогда она выставила его за дверь, он же, покидая ее дом на глазах насмехающейся толпы, ужаснейшим образом отомстил ей, бросив на прощанье:

- Бывай здорова, любовница шута!

Прозвище "любовница шута" приклеилось к ней на всю жизнь и заставило бежать во Львов. Сейчас по­добное это еще никому из женщин как-то не помешало.

Сейчас... Сейчас каждая из тогдашних издевок Станьчика точно так же ко времени, как это было в XVI веке, они совершенно ничего не утратили из своевременности. Три примера:

На пиру у поэта Янициуша (Яницкого) Станьчик осудил любовь земляков к иностранным словечкам: