Александр Сигалов - Жгугр. Будем жить! [СИ]

— Это просто великолепные новости! — воодушевился Сэм. — Сдайте его русским ментам да проследите, чтоб закатали его по полной, нам он здесь не нужен. Срочно собирайте группу прикрытия из самых опытных бойцов, поедем к нему за портфелем! Я лично буду участвовать в обыске! Предварительно проведите рекогносцировку местности, сфотографируйте двери, подберите отмычки. Спишем на квартирную кражу. Панк-дебил уже сидит, я надеюсь?

— Вынужден огорчить, босс, панка не найти. Он лицо без определенного места жительства. Пробивали по базам, по картотекам — без пользы. Он часто ошивается на площади Искусств, но каждый раз как за ним высылают наряд, его там нет.

— Установите слежку и задействуйте спецназ. Почему мне все приходится объяснять? Ууу, растяпы!

Отчитав подчиненного, Сэм облегченно выдохнул и облизнулся — он был весь в предвкушении.

В зале уже царил, пританцовывая, легкий ажиотаж. Собравшиеся обхаживали Кикаджаву, предлагая ему свои услуги.

— Чайку вам, горяченького, с бергамотиком? — Нет, спасибо.

— Сигару, сэр? — Кубинскую? — Э-э-э-э… да. — Чтоб я использовал продукт рабства и нищеты?!

Девушка в больших очках заботливо вытирала морщинистое лицо мэтра влажной салфеткой, а молодой человек протягивал флягу с виски. Мэтр хлебнул и глаза его увлажнились.

— Хорошо пошла, курва! Сразу видно — шотландский, односолодовый!

Изгиб гитары желтой возник материализовался в жилистых руках. Струны отозвались перезвоном. Он запел. Для разогрева мэтр исполнил песню о бравом солдате. Его голос, подсевший, с хрипотцой, звучал приглушенно и оттого еще более проникновенно. Публика отозвалась восторженными аплодисментами.

— Маршевая рота направлялась в Батуми, а оттуда путь лежал к Новороссийску, в самое пекло. Замечательно! Давай-давай! — пустился в воспоминания мэтр, не забывая прикладываться. Закончив песню о взятии Берлина, он резко шибанул гитарой об пол, та гулко завибрировала.

— Устал, друзья! Конец концерта! — объявил он.

Публика недовольно зароптала, а две экзальтированные дамы — одна кудрявая, а другая с горшком Мирей Матье на голове, — вскочили со своих мест с цветами. Не прошло и минуты, как плотная толпа обступила мэтра, воспользовавшись шансом пообщаться со знаменитостью — властителем дум, повелителем душ. Галдели наперебой, задавали вопросы.

— Что вы думаете о текущей политической ситуации? — выкрикнул Эрнест.

Мэтр нахмурился. Его сухое, непроницаемое в морщинах лицо исказилось болью:

— Что думаю? Думаю — ситуация говно! Но! Враг будет разбит, победа будет за нами! Дом Советов мы взяли, и этих сволочей добьем!

Он сделал добрый глоток из фляги и вполголоса заговорщически произнес:

— Знакомый чеченский командир, друг Басаева, с которым ваш преданный слуга еще в 95-ом имел честь встречаться, уже собирает отряд! Так что скоро, скоро падет прогнившая власть чекистов!

— Когда? Когда? — закричала публика. — Сколько еще ждать?

Кикаджава еще раз приложился к горлышку, его повело.

— Точно не скажу, но обещаю — ждать осталось недолго. В Ростовской области наши уже готовят фильтрационные лагеря для слуг режима и их приспешников. Да, чернь еще поддерживает власть, но вскоре и их доведут до сосиски. Долой самодержавие! — вдруг завопил он, и бывалая публика, ветераны Болотной и Сахарова, подхватила: — Сбросим ярмо кровавого режима! Народ быдло! Коммунизм говно! Русский мир — блядский цирк! Да здравствует свободная Грузия! Да здравствует свободный Кавказ! Ура! Ура!

Дышать стало окончательно нечем, и Саша вышел на улицу. Когда он вернулся в зал разыскать родственника, тот, соединившись руками с другими участниками, водил на сцене гигантский, в три круга, хоровод. В центре хоровода горделиво восседал Кикаджава с гитарой, хрипло запевая, а публика в едином порыве подтягивала: «Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке!»

— Как в Питере, Алиночка? — наклонила голову мать.

— Все хорошо, мам, справляюсь.

— Есть у тебя там кто? Парень? Жених? — глаза мамы хитро сощурились.

— Да, мамочка, я живу с парнем, может, мы поженимся, — хоть и самой уже не верилось.

— Ах какие новости! — всплеснула мать ладонями. — Как зовут жениха?

— Сашей зовут, — нехотя пробурчала Алина.

— Когда свадьба-то?

— Не знаю, как будет — позову! Как сама? — сменила тему девушка, пресекая навязчивые расспросы.

— Я, дочка, тихо, понемногу живу. Одно дело за день сделала — и слава богу! Все лето в деревне была, недавно вернулась. На огороде-то, знаешь, огурцов народилось столько, что банок не хватило, пришлось соседям раздавать, и еще в земле остались, поди гниют, а помидорчики-то какие хорошие вышли, загляденье просто. Ну и салат тоже, и укроп, и петрушка. А соседка-то теть Валь, помнишь ее, так померла по весне, но на похороны я не пошла. Очень хотела, но я тогда ногу вывихнула, лежала лежнем. Хорошей подружкой была мне Валя… Кстати, завтра день рождения отца, сходила бы ты, дочка, на могилку, да в храм свечку поставить, а то я не могу, старая стала, нога разболелась и ноет чертяга. Как погода меняется, так и ломит ее, окаянную!

Алина молча грызла печенье.

— А ты мне лекарства привезла?

— Конечно, мам, — Алина достала из сумки тюбик с мазью от боли в суставах и коробку с разноцветными, пестрящими в глазах БАДами.

— Ах, спасибо, обязала! — обрадовалась мать.

Мать долго еще бормотала про огород, похороны, поликлиники и врачей, но Алина уже не слышала ее, провалившись в детство, в то время, когда она носила голубое платьице с оборочками и была от силы метр росту. Перед ней глыбой возник отец: высокий, поджарый, пахнущий дешевым табаком, всегда веселый и бодрый, если не пьян. Калейдоскопом пронеслись картинки: она сидит у него на коленях, платье в горошек, а отец щекочет ей спину, ей и щекотно и смешно, а вот она едет на трехколесном велосипеде, отец на бегу поддерживает велик: «Крути педали, Алинка, крути быстрее!» Вот они с отцом купаются в озере. Собирают грибы. Поют песни. Рыбачат на Тихвинке. Рыба не клюет, но отец не унывает: сейчас приплывет наша рыбка! А вот его привезли домой немого и безжизненного, с кровоподтеками на лице. Труп положили в гостиной.

Дождавшись, когда мать выйдет из комнаты, маленькая Алина тайком прокралась внутрь и, превозмогая страх, дотронулась до руки. Та была твердая как камень и холодная как лед. Алина пошевелила руку, затем ударила по ней, закричала: «Папка! Папка!», — но папка лежал себе молча и в ус не дул. Осознав детским умом, что случилось что-то непоправимое и папка уже не двинется, Алина разрыдалась в голос, да так и не успокоилась, пока мать не вывела ее вон.