Дмитрий Казаков - TEENариум. Антология невероятных историй [сборник litres]

Но все же чаще Алевтина смотрела на маму Таню. Смотрела и хотела дотянуться, обнять наконец по-настоящему. Но не могла. Магнолии не отпускали. С ними было тепло и радостно, и, кажется, впервые в жизни Алевтина чувствовала себя так спокойно, но все же очень хотелось найти выход. А она видела только вход. Тот, через который попала сюда. Но выйти через него нельзя, только зайти. А для выхода нужен кто-то другой. И все, что могла Алевтина, держать вход открытым. Пока он открыт, она может смотреть на маму.

Алевтине очень хотелось к маме. И уже не только к той, давно забытой. А к маме Тане, полюбившей ее, еще не увидев.

А с мамой Таней теперь было что-то не так. Ее словно окутала серо-черная дымка. Невидимая клякса. А под ней – как будто бы и мама Таня, и не мама Таня одновременно.

И она совсем-совсем не замечала Алевтину. Даже не вспоминала о ней.

Тот, кто был раньше лишь тенью, появился, как всегда, незаметно. Высокий, в плаще и смешном колпаке. Хозяин Сада Магнолий.

– Я вижу кляксу. На маме, – сказала ему Алевтина. – Она делает ее другой. Я хочу стереть эту кляксу. Я могу! Но не получается дотянуться… Разве это правильно?

– Нё правильно. Но справедливо.

– Попробуй тебя пойми. Ты говоришь все время непонятно. Как это – «не правильно, но справедливо»? Так не бывает!

Тот, кто называл себя Справедливостью, задумался на миг.

– Бываёт, – сказал он.

– Я хочу помочь маме, – вздохнула Алевтина.

– Я тожё, – ответил Справедливость.

Магнолии заслонили все на свете. Я шла по магнолиям, я дышала магнолиями, я видела перед собой только магнолии, куда бы ни посмотрела…

…Я не могла поверить, что решилась.

– Твоя сестра в таком месте… мы называем их карманами пустоты… – Катин напевный голос больше не раздражал, наоборот, хотелось слушать и слушать его, лишь бы узнать наконец что-нибудь об Алевтине. – Хотя, кажется, этот не похож на остальные.

Из детдома мы приехали в ботсад, где Катя с Ваней долго ходили вокруг дерева, с которого упала сестра. И под которым я сама грохнулась. Ходили и размахивали забавными серебристыми метелками.

– Как туда попасть?

– Ваня был там. Он сумеет открыть тебе туннель, а я позабочусь, чтобы ты по дороге не влипла ни в какую радугу.

– Ничего не поняла, но согласна попробовать.

…Магнолии. Белоснежные, белые с лиловым, розовые, ничего вокруг, кроме магнолий. Это не похоже на обещанную «пустоту», впрочем, если не считать вездесущих магнолий, здесь и правда пусто…

… – Ты должна понимать, оттуда можно и не вернуться. – Катя смотрела в глаза.

– А вы… не пойдете со мной?

– Я не могу, – тряхнул головой Ваня. – Я уж точно не вернусь. Я в прошлый раз там пробыл слишком долго. Катя с подругой еле меня вытащили.

– Было дело, – улыбнулась Катя. – Но есть и хорошие новости. Ваня, ты чувствуешь это? Нам не придется возиться с туннелем, он хорошо замаскирован, но открыт и чист. Как будто ждет чего-то.

– Или – кого-то, – пробормотал Ваня, вглядываясь в никуда.

– Меня? – обреченно спросила я. – А я могу хотя бы с мамой попрощаться?

Катя прислушалась к пустоте.

– Туннель будет здесь до рассвета. Это точно. Дальше – сказать не могу.

– Понятно. Я быстро. Домой и обратно. Вы подождете меня?..

…На белоснежные лепестки упала тень. Кто-то длинный в дурацком остром колпаке стоял, похоже, у меня за спиной. Я обернулась, но никого не увидела. А тень падала уже с другой стороны. Я вертелась как юла, но так и не могла понять, чья это тень. А потом лепестки магнолий полетели безумным снегопадом, и я вообще перестала что-либо видеть…

…Дома я смотрела на маму, на ее красивый шелковый халат, на идеально уложенную короткую прическу… Смотрела и никак не могла понять, куда делась та, другая, похожая на девочку-подростка, ходившая с задорным хвостиком и в мягких домашних штанах и футболке? Та, которая двадцать раз проверяла, застегнута ли я, не забыла ли бутерброд. Та, которая всегда расспрашивала, как прошел день, и желала спокойной ночи. Вместе с папой, между прочим. А его я после падения вообще не вижу. Он работает дома, но почти не выползает из кабинета. Только покурить выходит или в туалет. Ест и то за компьютером.

– Мой руки и садись ужинать, – сказала мама, едва на меня взглянув. – Еда в холодильнике, разогрей в микроволновке. У меня сериал сейчас начнется по телевизору.

– Ма-ам, – протянула я, не двигаясь с места.

– Чего?

– А ты… – «ты же никогда не смотрела этих тупых сериалов, тем более по телевизору!», – ты не хочешь спросить, как у меня день прошел?

Мама пожала плечами.

– Ты же вернулась живая-здоровая и не поцарапанная даже. Значит, все в порядке. Не съели тебя дикарята. – Она некрасиво хохотнула.

– Какие дикарята?

Снова пожатие плечами, косой взгляд на телевизор, на меня.

– Из детдома. Ладно, иди ешь.

– Мам! А ты помнишь, как мы мои вещи для детских домов собирали? Как ты их отстирывала, а на порванной жилетке даже цветок вышила? Красивый.

Мама смотрела растерянно.

– Что ты сочиняешь такое? Я и вышивать-то не умею.

Из кабинета вышел отец. Буркнул:

– О, пришла дылда.

А когда-то я была «Совенком».

Не глядя на нас, отец пробрел на балкон. А мама наконец устремилась к дивану перед телеком. Я смотрела на них и понимала, что потеряла не только Алевтину.

Я потеряла нечто гораздо большее.

На кухне я быстро впихнула в себя бутерброд, кажется, с помидором и сыром, и тихонько выскочила из квартиры.

Я должна вернуть все, как было…

Я падала.

И падала, и падала, и падала.

Я летела, прижимая к себе куклу-Алевтину, куда-то вниз сквозь бесконечно кружащие лепестки магнолий. Слово «падала» здесь, пожалуй, вообще неуместно. Я скользила вниз в толще этих лепестков. Словно катилась с бесконечной мягкой горки.

И где же я приземлюсь?

А если – хлоп и всмятку? Интересно, а наверх вылезти по лепесткам смогу?

Я, извиваясь, попыталась ухватиться за лепестки, подтянуться… Бессмысленно и безыдейно. Лепестки выскальзывали из рук, я неизменно летела в пропасть.

Удар.

Было больновато, но не очень. Я наконец остановилась. Поморгала, привыкая к неожиданному яркому свету. Осмотрелась.

Я валялась в куче лепестков!

Что ж, логично. По крайней мере, упала мягко. Я нащупала в лепестках куклу. Лепестки запутались в ее серьгах и кулоне.

– Привётствую тёбя, – раздалось над ухом.

Я подняла голову. Надо мной возвышался некто в длинном сером плаще и совершенно дурацком колпаке. Не он ли маячил за спиной перед тем, как я упала.

– Ты кто такой?

– Я – Справедливость!

– Круто. – Я поднялась на ноги. – А я – Мерилин Монро!

– Ты – Алиса Бёлкина.

– Белкина, а не Бёлкина! – возмутилась я.