Ннеди Окорафор - Кто боится смерти [litres]

Другие лодки были тяжело нагружены, но мы все равно не могли от них оторваться. За ними я увидела еще пять лодок, и во всех сидели мужчины.

– Они тебя убьют, – сказал Шукву. Он показал рукой направо: – Мы только что из Шассы, там все в порядке. Прошу тебя. Расскажи, что случилось в Дурфе.

Я только помотала головой.

– Просто довези нас, – сказала Луйю.

– Надеюсь, что поступаю правильно, – пробормотал он.

Преследователи, догонявшие нас, ругали и проклинали нас.

– Долго еще? – отчаянно спросила Луйю.

– Вот туда посмотри, – ответил он.

Уже показался остров, а на нем – крытая соломой хижина из песчаника. Но мотор выбивался из сил, плюясь жирным черным дымом. И он начал пыхтеть, что не могло быть хорошим знаком. Шукву выругался.

– Топливо почти на нуле, – он достал маленькую тыкву-горлянку. – Можно долить…

– Времени нет! Лети, – сказала Луйю, хватая меня за плечо. – Перекинься и долети. Меня оставь. Я их встречу.

Я замотала головой.

– Я тебя не брошу. Мы успеем.

– Не успеем.

– Должны! – закричала я. Встала на колени и перегнулась через борт. – Помогай! – я принялась грести рукой.

Луйю перегнулась через другой борт и тоже стала грести.

– Возьмите, – Шукву протянул нам большие весла.

Он запустил мотор на полную мощность, которой было явно недостаточно. Мы медленно приближались к острову. В голове у меня стучало одно: Доберись, ДОБЕРИСЬ ТУДА! Моя синяя рапа и белая кофта вымокли от пота и холодной воды Безымянного озера. В небе сияло солнце. Над головой пролетела стая птичек. Я гребла изо всех сил.

– Пошли! – крикнула я, когда мы подплыли достаточно близко.

Мы с Луйю выпрыгнули из лодки, прошлепали по воде и выбрались на крошечный остров, где едва помещалась хижина и пара приземистых деревьев. Хижина была всего в нескольких ярдах. Я помедлила, глядя, как Шукву лихорадочно гребет прочь.

– Спасибо! – крикнула я.

– Если… Ани… даст, – крикнул он в ответ, задыхаясь.

Лодки нуру приближались. Я вбежала в хижину.

И остановилась рядом с Луйю, на пороге. Двери не было. Внутри лежало безжизненное тело Раны. В углу валялась большая пыльная книга. Я не знаю, что случилось с Раной. Он мог быть одной из моих жертв, но неужели смерть, которую я случайно навела, дотянулась так далеко? Этого я никогда не узнаю. Луйю вдруг развернулась и побежала обратно, туда, откуда мы пришли.

– Делай! – крикнула она через плечо. – Я их задержу.

Наши преследователи увидели, как она выходит из хижины. Луйю была прекрасна и сильна. Она без страха смотрела, как они, не торопясь, выходят из лодок – они знали, что теперь нам некуда бежать. Кажется, я слышала, как она засмеялась и сказала:

– Ну же, давайте!

Эти нурийские мужчины увидели прекрасную женщину-океке, вооруженную только своим чувством долга и двумя голыми руками, загрубевшими за последние месяцы от работы. И они на нее набросились. Сорвали с нее зеленую рапу, теперь уже грязную желтую кофту, браслеты, которые она достала из корзины с подарками только вчера – целую жизнь назад. А затем они разорвали ее на части. Я не помню, кричала ли она. Я была занята.

Меня потянуло прямо к книге. Я опустилась на колени рядом с ней. Обложка была тонкой, но прочной, из неизвестного мне материала. Напоминала черную обложку электронной книги, которую я нашла в пещере. На ней не было ни заглавия, ни картинки. Я протянула руку и замерла. Что же… Нет, я зашла слишком далеко, чтобы задавать эти вопросы.

Наощупь книга оказалась теплой. Жаркой. Я положила руку на твердую обложку. Она была шершавой, как наждак. Мне захотелось это обдумать, но не было времени. Я взяла книгу на колени и открыла. И тут же меня будто ударили по голове, и в глазах помутилось. Я едва могла смотреть на буквы на страницах – глазам становилось неприятно, в голове все смешалось. Теперь я сосредоточилась на задаче. Я пришла с одной-единственной целью: с той, которая была предречена в этой самой хижине.

Я пролистнула страницы и остановилась на той, что была горячее остальных. Положила на нее левую руку. Смысла в этом я не видела, но решила так сделать, потому что книга казалась мне очень больной. Я застыла. Нет. И поменяла руки, вспомнив, как Тинг сказала про мою руку: «Мы не знаем, какие будут последствия». Эта книга полна ненависти, от этого она и больна. Моя правая рука полна Даибовой ненависти.

– Я не ненавижу тебя, – прошептала я. – Я лучше умру.

Затем я запела. Песню, которую придумала в четыре года, когда мы с мамой жили в пустыне. В счастливейшее время моей жизни. Я пела эту песню пустыне, когда та была довольна, спокойна, умиротворена. А теперь пела таинственной книге, лежавшей у меня на коленях. Рука стала горячей, и я увидела, как знаки на ней двоятся. Двойники стекли в книгу и устроились между других знаков, образовав текст, который я так и не смогла прочесть. Я чувствовала, как книга сосет из меня, как дитя сосет из материнской груди. Забирая и забирая. Я почувствовала, как что-то щелкнуло у меня в утробе. Я замолчала. И стала смотреть, как книга делается все тусклее и незаметнее. Но не настолько, чтобы я перестала ее видеть. Когда мужчины ворвались в хижину и нашли меня, она спряталась в углу.

Переменам нужно время, а у меня его больше не было.

В ту же секунду, как я закончила с книгой, что-то началось. Это что-то происходило, а я вскочила, чтобы бежать, и поняла, что попалась. Вот что я тебе могу точно сказать: та книга и все, чего она касалась, и все, что касалось того, чего касалась она, – все, что было в той лачуге, – стало куда-то смещаться. Не в дебри, это меня не испугало бы. Куда-то еще. Кажется, в какой-то временной зазор, в прорезь во времени и пространстве. Туда, где все было серым, белым и черным. Я с удовольствием за этим понаблюдала бы. Но к тому времени меня уже тащили за волосы мимо того, что осталось от Луйю, к одной из лодок. Они были слишком слепы, чтобы видеть, что началось.

Я сижу здесь. За мной скоро придут. Мне незачем сопротивляться. В моей жизни нет смысла. Мвита, Луйю и Бинта мертвы. Мама слишком далеко. Нет, она не придет повидаться. Она все понимает. Она знает, что судьба должна свершиться. Дитя во мне, дитя мое и Мвиты, обречено. Но прожить даже три дня – это все равно жизнь. Она поймет. Нельзя было ее зачинать. Я была эгоисткой. Но она поймет. Ее время придет снова, как придет и мое – в свое время. Но страна, которую ты знаешь, изменится после сегодняшнего дня. Прочти это в своей Великой книге. Ты не заметишь, что она переписана. Пока нет. Но это было. Все было переписано. Проклятие океке снято. Его никогда не было, ша.

Я сидел с ней долгие часы, печатал и слушал. В основном слушал. Оньесонву. Она смотрела на свои расписанные руки, потом закрыла ими лицо. И наконец заплакала.