Михаил Веллер - Вначале будет тьма // Финал

А потом произошло вот что: подбежав к штрафной, на страже которой, как здоровенные черно-синие овцы, уже толпились семь из десяти полевых игроков сборной Нижней Вольты, обойдя одного, потом второго – и понимая, что дальше уже никак, Остапченко «на дурачка» выпнул мяч вправо. И дурачок сыграл! Никем опрометчиво не прикрытый, Баламошкин принял пас, немного повозился с мячом и, когда до него уже почти добежали, с ходу, явно не глядя, отправил его сильным ударом куда-то в сторону ворот.

Царь, который сразу решил, что ветеранский статус позволяет ему в пробную атаку не бегать, наблюдал происходящее с середины поля: перелетев по низкой дуге над курчавыми головами, мяч приземлился точно в ноги того же Остапченко, который успел за эти мгновения добежать до нужной точки метрах в пяти от левой штанги – и был открыт совершенно. «Будет класть в дальний верхний угол, такой хрен возьмешь», – мелькнуло в голове у Андрея. (Сам он сделал бы именно так.) И тут Евгеша в последний момент словно запнулся одной ногой за другую, погасив обманный замах, и легонько пихнул мяч в сторону ближайшей штанги.

Вратарь увидел это уже в полете: клюнув на маневр Остапченко, он прыгнул в правую девятку, надеясь пересечься с траекторией мяча. Следующие полторы секунды, исключительно удачно взятые оператором крупным планом, потом не раз и не два крутили в замедлении во всех футбольных, околофутбольных и вовсе не футбольных передачах. Они же мгновенно разошлись по интернету доброй сотней гифок: номером один была, конечно же, та, в которой безвестный сетевой остроумец заменил головы игроков африканской команды на розовые бошки покемона Слоупока, подвесив рядом с каждой по смешной реплике. Правда, изрядная часть народного творчества двинулась во вполне предсказуемом направлении, разместившись на шкале расизма от почти невинных намеков (кто-то весьма талантливо заменил Остапченко на льва Бонифация в полосатом слитном купальнике) до совсем уж подсудных анимашек; автора самой одиозной, за которую банили даже на форуме «Бистро “Нигилист”», и в самом деле как-то невероятно быстро вычислили, взяли за задницу, тут же дали год условно, сняли в серии покаянных интервью и даже привели на ток-шоу Канарского. Тот, впрочем, лютовать не стал: пожурил по-отечески и привел в качестве примера покемонскую гифку: «и смешно, и ни один африканский футболист при съемках не пострадал».

Но кадры и впрямь были роскошные: плавно взмывающий по диагонали, еще тянущий вверх растопыренные резиновые пятерни, но – и это было отлично видно по лицу – уже успевший все понять голкипер. Бегущие гораздо быстрее мяча, но все же не успевающие буквально несколько сантиметров темнокожие футболисты с выразительно-яркими белками глаз. Стоящий в подчеркнуто расслабленной позе Остапченко. И, конечно, сам мяч, медленно, нехотя ползущий по зеленым полосам и пересекающий линию ворот у самой штанги.

Стадион, который за прошедшие с начала матча полминуты еще не успел как следует разогреться и раскричаться, словно поперхнулся чем-то и заглох. А потом заорал так, что Царьков ощутил слабое, но все же отчетливое подобие взрывной волны. Цифры на табло сменились – 1:0, и крик, который, казалось, и так уже достиг разрешенного физикой предела, стал еще громче, а потом превратился в скандирование: «Рос! Си! Я! Рос! Си! Я! РОС!!! СИ!!! Я!!!» На огромном экране уже повторяли короткое путешествие мяча по прямой, а потом взяли крупным планом Остапченко: тот не стал устраивать победный забег, а дал широкую неторопливую дугу по штрафной, приобняв стоявшего возле правой штанги вратаря (единственного белого в команде соперников) и обменявшись быстрым рукопожатием с Арти Фишалем – капитаном сборной Нижней Вольты, тем самым гигантом, у которого отобрал мяч на первой секунде игры.

«Похоже, и правда разложим всухую Маму-Африку», – подумал Царьков, повторяя слова из короткой напутственной накачки, устроенной Еремеевым перед матчем. И тут же почувствовал, что сам в это не верит ни на грамм. Он повернул голову, отыскал глазами тренера – тот размеренно тряс над головой сцепленными руками, всем своим видом показывая, что рад, конечно, но вовсе не удивлен произошедшим. Неожиданно Андрей понял, что Еремеев чувствует сейчас то же самое. Чувствует, что что-то пошло не так с самого начала. Та же самая неуверенность странным образом просвечивала сквозь победные жесты тренера, читалась на лице. И даже еремеевская лысина, которой полагалось сейчас сверкать трофейным золотом, бликовала в лучах июльского солнца коротко и тревожно. Царь перевел взгляд на Арти, который после остапченковского рукопожатия так и стоял на месте. Странно, но тот вовсе не выглядел расстроенным. Скорее у него был вид человека, занятого чем-то непонятным со стороны, но очень важным. Несколько секунд чернокожий капитан внимательно к чему-то прислушивался, потом закрыл глаза, повернул голову вбок, словно настраиваясь на пойманный источник звука, и весь вдруг напружинился, расправил мощные плечи, протянул длинные руки вдоль туловища, растопырил пальцы. Ступни Фишаля едва заметно вздрагивали под слышный лишь ему одному ритм.

Хотя нет, не только ему. Сквозь нечеловеческий рев стадиона, который пока и не думал стихать, Андрей вдруг услышал их впервые. Смутный, едва различимый рокот – глухой, но ритмичный, бесконечно зацикленный, словно далекий гром, пойманный в исполинское беличье колесо где-то на самом горизонте. Царьков с его списком больших игр прекрасно знал, какие шутки иногда шутит акустика огромных стадионов, набитых людьми, слитно орущими в экстазе и ярости. Раскатываясь над полем, звуковые волны накладываются друг на друга, интерферируют, создавая подчас пунктиры из бешеной артиллерийской канонады с почти полной тишиной в промежутках. Но то, что он услышал сейчас, не было похоже ни на что. Оно было настоящим. Оно вызывало в нем какие-то странные ощущения, совсем новые или забытые наглухо, но при этом очень простые. Элементарные. Царькова настиг приступ синестезии: он вдруг ощутил на губах, на языке сухой вкус обесцвеченной солнцем саванны с бродящими по ней хищниками и добычей, вдохнул инстинктивно раздувшимися ноздрями густой запах жизни и смерти – будоражащий и пугающий до одури запах женского тела, подлинный, глубинный, из той самой главной его точки, где начинается вообще все, включая самого Царькова, и чем все неизбежно кончается. Запах…

Мощный шлепок сзади по правому плечу оборвал морок. Андрей повернулся: перед ним, вызывая как раз уже вполне знакомые обонятельные ощущения, стоял раскрасневшийся Остапченко и улыбался.

– Чего завис, Царьков? – «Царем», в отличие от остальных членов команды, украинец его никогда не называл, только по фамилии. Пытался пару раз ввернуть «Царька», но, когда Андрей его сразу переспрашивал – что? кто? – тут же говорил, что тот просто ослышался, радостно добавляя, что старость, ясен перец, не радость. – Думаешь, чем огородик свой засеять на пенсии?