Михаил Веллер - Вначале будет тьма // Финал

На Давыдова было страшно смотреть и еще страшнее его слушать. Он метался в воротах, падал на мяч всем телом, прыгал, вертелся волчком, выбрасывая спирали горячего пота, а в общении с защитниками перешел на непрерывный хриплый мат. Он отбивал, ловил, вынимал, хватал и тут же вышвыривал – но все-таки он не успевал. 69-я минута: мяч, закрученный Арти в левый верхний угол, ложится в него, как в русском бильярде, вратарь делает безупречный бросок вправо. 3:2.

Царьков перестал слышать трибуны. Их разочарованный рев стал для него чем-то фоновым, почти несуществующим. Теперь он слышал только тамтамы и совершенно не удивлялся тому, что бег, удары по мячу и вообще все движения игроков на поле, включая его собственные, и даже боль в висках точно ложатся на их пульсирующий ритм.

За пятнадцать минут до конца тайма вольтийцы сравняли счет, перебросив мяч вдоль ворот и вколотив его с полутора метров рядом со штангой (Давыдов даже не стал дергаться в ту сторону). К этому моменту Царьков уже едва держался. Потом было подряд два удара по воротам, которые Иван взял, и одна контратака, которая захлебнулась быстрее, чем у Царя снова кончилось дыхание. А потом арбитр прислушался к невидимому наушнику и дунул в маленький черный предмет, болтавшийся у него на шее. По случаю зашкалившей за 35 градусов жары в игре объявили трехминутную водяную паузу.

Когда команда доковыляла до своих ворот, куда стюарды подкатили целую тележку плаcтиковых бутылочек с изотоником, лысая голова Еремеева уже тускло мерцала рядом с воротами. Давыдов молча повалился у штанги, свернулся в позе эмбриона и прикрыл лицо резиновой ладонью, урывая максимум отдыха от передышки. Остальные молча стояли, всасывая жидкость, тяжело дыша, старательно не глядя на Еремеева. Но криков, вопреки ожиданиям, не последовало. Молча обведя глазами ссутуленные фигуры игроков, он коротко приказал: «Царьков, Остапченко, подойдите», – и как только они приблизились, заговорил тихо, непрерывно теребя себя за нос указательными пальцами сложенных замком рук. Царь прекрасно понимал смысл этого жеста: тренер прикрывался от липридеров.

– Пасите Фишера. Ни на шаг от него. Не знаю, как они это делают, но он точно главный. Провоцируйте, доводите. Остальные похер. Пусть он сделает ошибку. Сделайте так, чтобы он ее сделал. Игру надо переломить, – внимательно смотрящий на тренера Царьков не видел, как сверкнул глазами при этом слове Евгеша. – Все, вперед.

Кошмар продолжился. Черно-синие давили еще сильнее, и если бы не Давыдов, похоже, сумевший каким-то непостижимым образом восстановиться, две минуты полежав у штанги, счет изменился бы уже на 80-й. Но он взял. Как взял и крученый удар Арти с дальнего угла штрафной на 82-й.

Андрей, принявший слова тренера за что-то вроде легкого бреда, возникшего по причине крайнего расстройства, с удивлением наблюдал за Остапченко, который исполнял еремеевский наказ во всей буквальности. Полностью забросив любые попытки устроить контратаку, он бегал за Фишалем по пятам, лез под ноги, мешал пасам и нарочито неуклюже, грубо пытался отобрать мяч. В этом даже была своя странная красота: каждый раз, затевая подкат или жесткий прием против чернокожего капитана, форвард останавливался в миллиметре от нарушения. Третьим в этой странной игре очень быстро стал главный арбитр, красный от беготни и от злости, мечтающий влепить Евгеше горчичник, а еще лучше – сразу же красный подсрачник.

Арти казался неуязвимым. Он носился по полю, уворачиваясь от остапченковских психических атак, которые становились все более рискованными, с каким-то невозможным, нечеловечески покорным спокойствием. И только на 89-й минуте, когда Евгеша обозначил особенно наглый атакующий маневр, лицо негра вдруг исказила гневная судорога, он сердито сверкнул зубами и белками глаз и прошипел что-то неслышимое и непонятное. Тамтамы вдруг сбились с ритма, зазвучали глухо и неверно. И вместе с ними сбился с ритма своего божественного бега и сам Арти: запнувшись на ровном месте нога за ногу, он сделал несколько вынужденных неуклюжих шагов, избегая падения.

То, что произошло после этого, Андрей Царьков запомнил очень хорошо.

Воспользовавшись ошибкой противника, Остапченко мгновенно забрал мяч, но, вместо того чтобы тут же пасануть открытому Нготомбо, выгодно маячившему в середине поля, неторопливо повел его по дуге вокруг вражеского капитана. Тот кинулся за форвардом; Царь сообразил, что именно этого Остапченко и добивался. Сначала Арти пытался вернуться к прежней своей тактике: ровно бежал рядом с нападающим, не делая никаких попыток отобрать, дожидаясь ошибки соперника. И Евгеша сделал ошибку – почти сделал, в самый распоследний момент сняв мяч буквально с ноги африканца.

И еще раз. И еще.

Четвертого хода в этой игре в поддавки Арти дожидаться уже не стал. Взяв чуть в сторону от набравшего приличную скорость Остапченко, он сделал мощный подкат. Евгений, до этого словно не замечавший атаки, высоко подпрыгнул, зажав мяч ступнями, и выбросил его в сторону. А потом приземлился правой бутсой прямо на коленную чашечку Арти.

Впоследствии Царьков, находившийся в тот момент примерно в пяти метрах от противников, смог себя убедить, что раздавшийся хруст ему послышался. По всей видимости, так оно и было, потому что никакого перелома действительно не оказалось. Разрыв мениска, разумеется, был, но, в принципе, Фишалю повезло, если, конечно, это слово вообще применимо к подобной ситуации. (С другой стороны, если подумать, лишь к подобным ситуациям оно и применимо.) Главврач Тоткинской, куда Арти увезли прямо с поля, уже на следующий день уверенно заявил: меньше чем за год тот полностью восстановится и сможет продолжить карьеру.

Но Арти Фишаль еще не знал о своем сравнительно благополучном будущем и занимался неотложным делом: корчился на траве от боли. Истерично взвизгнул свисток арбитра: его владелец бежал прямо на форварда, глядя на него с ненавистью и выковыривая что-то на ходу из нагрудного кармана. Но Остапченко не обращал на судью никакого внимания, он с потрясенным видом стоял над поверженным гигантом, закрыв нижнюю часть лица руками. Со всех ракурсов – а сейчас он был в фокусе доброго десятка камер, – русский форвард выглядел как человек, пришедший в ужас от того, причиной чего, пусть и ненамеренно, он только что стал.

Не добежав до Остапченко нескольких шагов, арбитр вдруг резко затормозил, прижал левую руку к уху, повернул голову, явно кого-то внимательно слушая. Правая рука, наполовину вытянувшая флюоресцентный красный прямоугольник из кармана черного поло, застыла. Постоял несколько секунд (к Арти уже подбежали медики, дали воды, зашипели хлорэтилом), смерил украинца потускневшим от сдерживаемой ярости взглядом и, резко задвинув карточку обратно, склонился над лежащим. «Он все понимает. Понимает, что Остапченко сделал это нарочно, но формально предъявить ему нечего, даже горчичник за опасную игру не дашь. Формально он собрался пасовать с ходу, а Фишер сам вкатился под бутсу. Не придерешься». Форвард стоял в прежней сокрушенной позе, но Андрей знал, знал наверняка, безо всяких сомнений, что именно тот скрывает под пальцами.