Михаил Веллер - Вначале будет тьма // Финал

Основное пространство комнаты занимал длинный стол, сделанный, похоже, когда-то очень давно из того же темного дерева, что и стенные панели. Справа он метра не доставал до старика с его самодельным баром, а слева упирался в стену прямо под картиной. За столом сидели четверо. Двое расположились бок о бок в дальнем левом углу, под картиной, лицом к гостю – они о чем-то тихо и увлеченно беседовали, не обращая на тренера никакого внимания. Света в их углу почти не было, и Еремеев, только что вошедший с кирпично-красной, засвеченной последними минутами заката улицы, не мог разобрать никаких черт этой парочки. Зато третий человек, тоже сидящий лицом к двери, но уже в середине стола, напротив Еремеева, оказался прямо под лампой. Это был немолодой мужчина с мрачным, вытянутым худым лицом и очень высоким лбом. Зачесанные наверх длинные волосы с легкой проседью делил пополам небрежный пробор, придавая хозяину сходство то ли с престарелым хиппи, то ли с начинающим родновером, а густая неухоженная борода и усы были уже сплошь седыми. Он растопырил пятерню в кратком приветственном жесте, неожиданно манерном, и Еремеева немедленно накрыло второе за несколько секунд острое ощущение дежавю. Черт возьми, этого он знал тоже! Это же… это… имя мучительно вертелось на языке, но он никак не мог ухватить его и вспомнить.

И тут четвертый из сидевших за столом – спиной к вошедшему, напротив длиннолицего, – с грохотом отодвинул стул, встал (издав при этом отчетливый булькающий звук) и шагнул навстречу, оказавшись высоким грузным мужчиной за шестьдесят в грязноватой белой майке, широких армейских штанах и стоптанных шлепанцах.

Его Еремеев узнал сразу же. Перед ним, раскрыв руки для объятий и сжав в правой ладони два пустых винных бокала, стоял Жерар Депардье.

– Вообще-то со своими напитками сюда нельзя, – отпустив тренера, Депардье кивнул в сторону огромного неподвижного старика в пончо, который, как подумалось вдруг Еремееву, вполне мог быть мертвым уже несколько часов. – Но для меня как для… comment on dit… [7] Как это сказать… (фр.) за-слу-женного алькулиста сделали исключение. А я сделаю исключение для вас. Прошу, не отказывайтесь. Entre nous [8] Между нами (фр.) , – тут он делано понизил голос, – коктейли здесь отвратительные!

Утвердив бокалы на столе, он вытащил из правого кармана своих безразмерных штанов огромную, литра на полтора бутылку темного стекла, ловко вытянул пробку зубами, но не выплюнул на пол, как можно было ожидать после такого гусарского жеста, а вынул изо рта, вытер зачем-то о майку и благовоспитанно положил в тот же карман, откуда только что явилась бутылка. Точными экономными движениями, выдающими огромный опыт, он разлил по бокалам густое красное вино, которое в полутьме комнаты выглядело почти черным. Один бокал оказался наполнен ровно на треть, а второй, в нарушение всех правил винопития, почти доверху.

Между тем Еремеев, окончательно утративший чувство реальности, так основательно владевшее им еще несколько минут назад, вяло прикидывал про себя, насколько невежливо будет выглядеть, если он сейчас вытрет рот. Оказавшись в объятиях Депардье, он, имеющий некоторый опыт общения с галлами, ожидал формальных поцелуев в воздух слева и справа от щек – и тут же получил брежневский влажный засос прямо в губы. Судя по его вкусу, карман в левой штанине актера уже пустовал. То, что Депардье бегло говорит по-русски, лишь немного грассируя и иногда ошибаясь с ударениями, почему-то почти не удивляло Еремеева.

– Santé! [9] Ваше здоровье! (фр.) – Депардье вложил ему в руку наполненный на треть бокал, поднес ко рту второй и одним движением кадыка уравнял объем вина в обоих. – Перейдем к официальной части. Итак, мы рады приветствовать специального гостя нашего клуба «Глобус». Формальности требуют, чтобы я представил вас остальным, но, полагаю, это излишне. Остаться неузнанными для людей нашей профессии…

Этой подсказки оказалось достаточно. Внутриголовной счетчик абсурда Еремеева, до этого трещавший непрерывно, перешел на слитный ультразвуковой стрекот, хрюкнул и замолчал навсегда. Он узнал всех сидящих за столом. Мрачный бородач напротив был известным американским комедийным актером конца девяностых Джимом Керри; Еремеев особенно любил его в роли козлины-адвоката в фильме «Лжец, лжец».

Что же касается тех двоих в углу… Глаза тренера наконец привыкли к полумраку комнаты, и теперь ему казалось странным, что он не узнал их сразу. Ближе к нему сидел коренастый немолодой азиат с коротко стриженными темными волосами, облаченный поверх белой футболки в мятый пиджак спортивного широкоплечего кроя. В лице его, круглом и набрякшем, с заплывшими узкими глазами и широким носом, было тем не менее что-то отчетливо лисье, утонченно-хитрое и насмешливое. Еремеева он, казалось, полностью игнорировал. Конечно, со времен «Королевских битв» он постарел почти на двадцать лет, но не узнать его было невозможно. А рядом с японцем вдруг блеснули очки в изящной оправе, выступили на мгновение из тени фирменные седые усы, и, кажется, даже промурлыкал что-то приветственное ласковый высокий голос.

Когда нужно удержать поползшую вдруг по всем швам реальность, человеческий разум проявляет чудеса гибкости. Привычные способы рационализации отказали, и еремеевское подсознание в поисках новых копнуло, видимо, куда-то глубоко в детство. Потому что он вдруг почти дословно вспомнил русскую народную сказку «Кот-воркот, Котофей Котофеевич». Котофей Котофеич из сибирских лесов милостиво улыбался Еремееву из-под ухоженных усов, а вот кругломордая Лиса Патрикеевна в его сторону даже не смотрела – то ли вывернув наизнанку пресловутую японскую вежливость, то ли не желая отвлекаться от важного разговора о том, как им теперь делить бычью и баранью туши. Находка сработала не так чтобы очень: Еремееву сильно захотелось укусить себя за запястье. Вместо этого он жадно приложился к бокалу. Депардье сочувственно причмокнул и деликатно отвел взгляд.

Вино, оказавшееся неожиданно крепким, подействовало быстро: в груди потеплело, комната обрела резкость, словно вошла в фокус. И главное, расхотелось себя кусать.

– Вижу, что мне осталось представить лишь нашего почтенного председателя, – продолжил галл, мягко взяв тренера под локоть. – Как раз его не узнать ничуть не зазорно. Точнее, вы наверняка узнали его самым первым, просто la tête, ваша голова отказалась этому поверить. Давайте попробуем еще раз. Я помогу.

Еремеев повернул голову вправо и вздрогнул: старик в пончо внимательно смотрел на него. Взгляд из-под косматых век был не по-старчески ясным и любопытным.

– Не узнали? Нет? Ah bien… [10] Ну хорошо… (фр.) представьте себе, что у толстяка в пасти толстая сигара, а рукой он гладит тощую кошку… Да? Да! Вижу, что узнали! – Депардье комично округлил глаза, очевидно передразнивая Еремеева, одним махом допил вино и тут же вновь наполнил свой бокал из бутылки, не обратив никакого внимания на пустой еремеевский, так и застывший у того в руке строго вертикально. Со стороны могло показаться, что русский тренер замер, стараясь не расплескать какую-то невидимую драгоценную жидкость. – Не понимаю, что вас так удивляет? Изобразить, что человек умер, когда он жив, гораздо проще, чем наоборот. Хотя и второе вполне возможно. И в вашей, да что это я такое говорю, в нашей, в нашей с вами стране об этом знают лучше, чем где-либо еще! Дело в том, что обязанности председателя нашего небольшого клуба требуют полной самоотдачи. А когда у тебя к тому же еще и куча долгов, не считая неприятностей помельче… Кстати, пепел, развеянный над Таити и Долиной Смерти, был самым настоящим. Сала, которое выкачали из этого жирдяя перед инсценировкой, хватило бы еще и на Большой каньон. Не волнуйтесь, – он повысил голос, громко и отчетливо выговаривая слова одно за другим. – Старый cochon [11] Боров (фр.) глух, как горшок. Merde! [12] Дерьмо! (фр.)