Эдвин Табб - Смерть — это сон. Белая вдова

Теперь же, благодаря обрушившейся на мир лавине научных достижений, — медленно произнес толстяк, — они значительно видоизменили свои методы. Они надеятся на то, что цивилизация сама себя же и уничтожит, лишив себя, прежде всего, способности у мужской своей половины способности к продолжению рода — и в то же самое время им удастся приобрести то, о чем они давно уже даже мечтать не смели, получить полную независимость от мужчин в вопросе потомства. Это они поставили у власти Еву Перон в Аргентине, Анну Паукер — в Румынии, вместе с сонмом вызывающих меньшие подозрения пособников, для дальнейшего осуществления своих замыслов. Перон теперь уже нет в живых, однако она распространила сеть своего влияния столь широко, значимости чего мы даже не в состоянии себе вообразить. И Паукер убрали только потому, в этом я абсолютно уверен, что Советы осознали в ней угрозу своему мужскому типу правления.

— Это все только одни предположения, — с сомнением в голосе возразил Ларри.

Корнмэн снова только пожал плечами.

— Разумеется — а как же иначе, — произнес он. — Вследствие видимых даже невооруженным глазом ограничений, в условиях которых я вынужден действовать, мне приходится опираться большей частью на умозрительные построения. Тем не менее, когда мои гипотезы не оправдываются, я не цепляюсь упрямо за них. Я пытаюсь привести в порядок мозаичную картину, из которой я располагаю только несколькими фрагментами — а эти фрагменты к тому же еще непрерывно меняют свою форму и цвет.

— Верно, задача эта — крепкий орешек, — сказал Ларри. — Только я никак не возьму в толк, почему столь важна моя собственная диссертация.

— С точки зрения общей картины, — сказал ему толстяк, — она ничего из себя не представляет. Но в частностях — представляет из себя определенную угрозу, хотя и только косвенную. Учтите — отныне эти амазонки в своих попытках приблизить час победы должны все больше и больше работать в открытую, все более подвергая себя риску разоблачения.

Ведь ваша диссертация — это начало такого направления исследований, которое ведет к обнаружению определенных линий наследственности среди женщин, которые сообщают им дополнительные особые способности и одновременно с этим ослабляют детей мужского пола, которых они могут родить, а это приведет — в этом нисколько не приходится сомневаться, — к выявлению того, насколько велико было их влияние на ход истории. А как только заговор этот будет разоблачен, то его нетрудно уже будет и ликвидировать.

— Поэтому-то они и решили не останавливаться ни перед чем, чтобы помешать мне, — сказал Ларри. Затем, поняв, что на один из его вопросов толстяк прямо так и не ответил, он спросил: — Скажите мне, сэр, а как это вам самому удалось доведаться о том, чем я занимаюсь?

Корнмэн охладил его пыл исполненным таинственности взором.

— Молодой человек, чем меньше сейчас вы будете знать о нашей организации, чем меньше — об их, тем в большей безопасности будете. Я сомневаюсь, что они дадут вам время отъесться до состояния полной неуязвимости, как это удалось мне. Кроме того, вы не обладаете тайной партеногенеза в качестве предмета торга.

Ларри кивнул.

— Но поскольку и другие ученые все ближе и ближе подступаются все время к партеногенезу, не боитесь ли вы того, что в самом скором времени вы окажетесь в таком положении, что уже не сможете диктовать свои условия сделки?

Толстяк снова закрыл глаза.

— Такая перспектива приводит меня в неописуемый ужас, — произнес он, не таясь. — Вот почему я тружусь днем и ночью над тем, чтобы разоблачить заговор до того, как это случится. Вот почему я вынужден был прибегнуть к столь жестокой тактике по отношению к вам вчера, молодой человек. В своих исследованиях вы сделали несколько весьма ценных открытий — и, что еще более важно, проявили способности и оригинальный образ мышления, необходимый для того, чтобы сделать их еще больше в будущем.

— Понятно, — произнес Ларри. — Но для меня еще остается неясным, почему вы держали меня под воздействием наркотиков целые сутки после того, как похитили?

— Вот за это я должен просить у вас прощения, — ответил толстяк. — Тем не менее, по-моему, это было совершенно необходимо. Я и сейчас продолжаю считать, что это было необходимо.

— Почему же? — не унимался Ларри.

— А вы сами хорошенько над этим поразмышляйте, — сказал Корнмэн. — Если бы вы не были без сознания, вы бы подняли дикий крик в ответ на свое похищение. Вы бы создали для нас множество всевозможных трудностей — и как я полагаю, вполне оправданно. У меня не было бы времени внимательно изучить вашу диссертацию. И, что еще важнее, мне недоставало бы времени для того, чтобы выявить, к какого рода уловкам прибегнут враги ваши и мои. Теперь же мы в состоянии начать разрабатывать свои собственные планы.

— Может быть, — ответил Ларри без особого энтузиазма. — Но если Долорес относится к числу их лазутчиц, они должны знать, где я нахожусь.

— Разумеется, они об этом знают, — незамедлительно ответил толстяк. — Однако дав знать властям о том, где вы находитесь, они подвергнут себя чудовищному риску разоблачения. Более того, через несколько часов и им самим станет уже неизвестным ваше местонахождение.

— И каковым же оно будет? — поинтересовался Ларри.

Толстяк снова наклонился совсем близко к нему.

— Об этом я скажу вам чуть позже. И когда вы уже будете в полной безопасности своего нового подполья, вам придется еще немного поработать над своей диссертацией…

Одетый все еще только в огромных размеров халат, Ларри один вернулся к себе в комнату. На его просьбу вернуть одежду Мэйн Корнмэн ответил:

— Об одежде для вас позаботится Дэн Брайт, — а когда Ларри попытался было задать ему еще несколько вопросов, добавил, сопроводив свои слова красноречивым жестом, означавшим, что с этим вопросом покончено раз и навсегда. — Не беспокойтесь насчет Дэна — вы уже имели возможность убедиться, насколько он мастер на все руки.

Ларри был вынужден согласиться. Он без труда нашел дорогу к своему чертогу в неонаполеоновском стиле, и в то самое мгновенье, как наконец присел на краешек свежезастеленной кровати и закурил сигарету, его сразу же стало мучать великое множество самых различных вопросов, на которые у него не было ответов. Толстяку нужно было еще очень многое объяснить ему.

Почему, например, Корнмэн так помешан на предметах обстановки наполеоновской эпохи? Эта мысль вызвала у Ларри не очень-то приятные ассоциации. Это было, безусловно, одним из симптомов внутренне присущей Корнмэну мании величия — тем не менее, Мэйн Корнмэн с его неопровержимой логикой и почти что дьявольским чувством юмора произвел на него впечатление человека во вполне здравом уме.