Иннокентий Лаженицын - Носители. Сосуд [СИ]

— То я все переворочаю, то я предсказуем, люди, вы уже определитесь, — с легким смешком перебил я ее речь.

— Во-первых, мы не люди, — зачем-то конкретизировала Люда, хотя я сам это давно уже понимал. — Во-вторых, в этом и трудность работы с тобой для всех окружающих. Будучи носителем, ты каким-то образом сохранил в себе многие человеческие качества. Возможно, ты сам и не замечал, но тебе присущи не только чувства, живущие в тебе. Порой ты ведешь себя как полноценный человек. Даже твое стремление спасти семью идет вразрез со всем, ни одно активное в тебе чувство не могло бы вызвать такую привязанность к ним.

— А как же нежность? — вновь перебил я ее.

— Нежность — очень кратковременное чувство и, как правило, требует объекта нежности рядом с тобой. Твое же поведение, скорее всего, можно назвать некой ответственностью перед семьей. А по отношению к дочери даже любовью, просто ты сам этого не понимаешь. Скорее всего, это связано именно с тем, что ты Сосуд, и в процессе созревания сохранил в себе гораздо больше чувств, чем нужно комиссарам. Но это в любом случае странно. Прочие Сосуды с трудом выдерживают то количество чувств, которое заведомо в них взращивается. Ты же нацеплял ненужных и чувствуешь себя вполне хорошо. Более того, обладаешь гораздо большей силой, чем все предшествующие тебе Сосуды.

— Какая интересная информация, и как давно вам это известно? — поинтересовался я.

— Это лишь предположение. Комиссары, возможно, еще и не догадываются об этом, а может, и догадываются, раз так быстро решили шантажировать тебя семьей.

— Очень уже много неопределенности. Возможно, усилили охрану, возможно, догадываются, — повторил я ее слова.

— За комиссарами очень трудно следить. Они скрываются даже от своих подчиненных. Мы не раз внедрялись под видом обычных носителей, но либо их быстро рассекречивали предатели совершенные, как Сивка и Михаил например, или же не было никакого толку. Простого носителя держат на службе от силы лет десять, а потом подстраивают несчастный случай или отправляют на суицидальную миссию. В элитных отрядах дают пожить подольше, лет двадцать, чтобы они успели передать свои знания и навыки новичкам.

— Удобный способ не выращивать себе конкурентов, — резюмировал я.

— Именно. Чтобы никто не начинал задавать самому себе вопросы: а зачем я это делаю, ради чего мое существование. Идеологическая мысль служения родине, во-первых, близка не всем, во-вторых, довольно быстро рушится, и носитель начинает копать и интересоваться, а это мешает правящей верхушке. Потому очень узкий круг живет вечно, только сами комиссары и наиболее перспективные носители, способные, если что, заменить кого-либо из комиссаров.

— Умно. Не пойму только, какой толк жить вечно, притом что ты всегда обязан скрываться? — задал я вопрос, который уже давно волновал меня.

— Мне кажется, любое живое существо хотело бы жить вечно, обычный инстинкт выживания, если ты можешь, почему бы и нет. Я, конечно, не беру в расчет обычных людей, которые в своей эволюции достигли таких вершин, что придумали самоубийство, — с некоторым презрением подметила Людмила. — И к тому же есть версия, что комиссары только делают вид, что прячутся и ведут затворнический образ жизни. А на самом деле они живут как обычные носители, и их можно увидеть и даже поздороваться в вашей конторе, только ты никогда не узнаешь, что на самом деле это комиссар.

— Слышал уже такую версию. Молодцы они, конечно.

— Кто? — не поняла меня Люда.

— Комиссары. В целом они проделали большую работу, чтобы их структура так четко работала. Контролируемая текучка кадров, практически полная лояльность подчиненных, участие в управлении только в крайних случаях, хороший, устоявшийся бизнес, — разъяснил я ей.

— Если быстро и жестко убирать всех неугодных, а каждые десять лет, в качестве профилактики, вообще всех, то, конечно, твоя маленькая страна будет казаться неким утопическим обществом, — сказав это, Людмила отвернулась обратно. — Самые первые носители были людьми из самых высоких слоев общества, для них жизнь простых людей никогда не представляла ценности, главным всегда была власть. Даже деньги не имеют значения, они скорее вынужденная мера, способная подкрепить твою власть.

— Так в этом нет ничего нового, ни для меня, ни для всего мира, — поразился я странным возмущениям совершенной. — Более того, как я понимаю, ваша вражда строится исключительно на дележке именно той же самой власти. Просто вам труднее доминировать, так как вы в вашем обществе все равны. А комиссары создали систему, идентичную любому правительственному режиму осовремененного мира, в которой физиологически равны все, а вот материальная разница позволяет выделить стадо и кидать его в пекло междоусобных войн.

— Наша борьба за власть, к сожалению, закончилась очень давно, — печально ответила она мне, — сейчас мы боремся исключительно за выживание.

Дальше я решил не продолжать этот разговор, в нем просто не было смысла. Как в любом конфликте, каждый был прав со своей стороны, и уж точно не мне предстояло разбираться в том, кто был правее. Мне надо было разобраться хотя бы в своей маленькой войне против всех.

География моих перемещений была до боли скудна. Во всех местах я побывал не раз, за исключением тайной базы англичан. И сейчас уже третий раз за последние три дня я ехал по Ленинградскому шоссе, и снова поездка не предвещала ничего хорошего, а лишь пугающую неизвестность.

Ехать в одной машине с совершенными было довольно дискомфортно, я до сих пор не был уверен на все сто процентов, что они не могут читать мои мысли. Но в любом случае они точно слышали мои чувства, что не давало возможности хоть как-то с ними посоветоваться, а сидеть в тишине и в очередной раз заниматься самоанализом или оценкой ситуации сил уже не было, за эту неделю я этим занимался чаще, чем за всю свою жизнь. Потому было принято решение завести хоть какую-то беседу, чтобы скоротать время и, возможно, узнать что-то у моих новых друзей.

Общаться на политические темы не стоило. Как я уже понял, в любом обществе и в любые времена они очень опасны и скорее приведут к недопонимаю, чем согласию, потому выбор пал на максимально нейтральные темы.

— Людмила, а сколько тебе лет? — столь прямой вопрос мог легко обидеть женщину, но что-то мне подсказывало, что половая принадлежность вообще не волновала совершенных.

— С момента рождения тела или с момента становления совершенной? — уточнила она у меня.

— Давай с момента рождения тела, — меня слегка смутило такое уточнение.

— Сто двадцать три, — с завидной точностью ответила она.