Василий Воронков - Песня песка [litres]

– Ты что, исти́ куда-то? Неотложные дела? – проворчал Кханд.

– Просто тут не самое приятное место, чтобы провести вечер, – сказал Нив.

Кханд хмыкнул.

– А зачем ты их носишь, кстати?

– Не знаю. По привычке.

– По привычке. Бхраа́нти, у нас вся жизнь – по привычке.

Они молчали до тех пор, пока гира не замерла, уставившись ослепшим оком на неподвижные дюны.

– Всё! Можно возвращаться на накта́б-хоя́на! – крикнул Кханд.

Через несколько минут виман уже взлетал. Нив снова не смотрел в иллюминатор.

– А ты изменился! – поморщился Кханд. – Стал прямо как Акар, ахи ему здоровья!

– Я просто устал, – примирительно сказал Нив. – Завтра установим гиру там, где хочешь. Можем хоть милю её тащить!

Старик вздохнул.

– Да дело ж не в гире.

– А в чём?

Кханд не ответил.

– Что у вас с Акаром-то? – спросил Нив. – Конфликт поколений, что ли?

– Да что с Акаром, ничего с Акаром нет! – проворчал Кханд. – Нормальный мужик. Был. Пока заявление не завернули.

Виман летел по течению ветра, и корпус корабля почти не трясло. Даже двигатели работали тише. Духота уже не так мучила Нива, дхаав наконец нормально заработал, и он мог спокойно дышать. Однако его опять клонило в сон.

– Просто не всегда, – медленно проговорил Кханд, – не всегда получается так, как ты хочешь.

– Глубокая мысль! – усмехнулся Нив.

– Для некоторых, вроде твоего Акара, это так и есть.

Нив всё же взглянул в иллюминатор. Они пролетали над скалистым плато, уже смеркалось, и багровое солнце утопало в песках.

– А что, это часто бывает? – спросил он. – Когда отказывают в переводе?

Кханд пригладил торчащие седые волоски на затылке.

– Сложно сказать. Некоторым отказывают, а некоторым не отказывают. Тут не угадаешь, сатья́тас. Я к тому, что от того, как ты работаешь, это на самом деле не всегда зависит.

– А меня уверяли, что год – и всё. И якобы никого тут насильно не держат. Переводят куда захочешь, по первому требованию.

– Гхат, бывает и так. Часто бывает, но… Ты пойми, тут, может, и нет никакого заговора. Скорее всего, тех, кого есть куда переводить, переводят. Но так не всегда же есть! Нир кату́ра! И что тут попишешь?

– Наверное, – сказал Нив.

– Да отработаешь ты в худшем случае ещё каких-нибудь полгодика. Что изменится-то?

– Акар здесь уже больше двух лет.

– Так это Акар! У него, считай, дайвагати такая. Люди обычно либо быстро отсюда уходят, либо остаются. Да и куда тебе так спешить? Нистыр куда? Обратно в город за столом сидеть? Это, что ли, работа мечты?

– Я десять лет просидел за столом и…

– И что? Сядешь снова?

– Не всё так просто. Раньше я хотел вернуться домой, в Южный Хапур. Я говорил тебе. Но сейчас… Я думал, что, может, найду какую-нибудь позицию в городе, необязательно ту же самую. Что-нибудь другое.

– Да нет, дааридра, ничего другого!

– Тогда будет, как раньше. Буду сидеть за столом.

Пустыню в окне затягивала вечерняя тень.

– Я не Акар, – сказал Нив. – Но я и не ты. Я не смогу здесь работать всю жизнь. Сам же говорил про мою везучесть. Я просто не создан для этого.

Кханд громко вздохнул.

– Почему?

– Что почему?

– Почему ты не можешь вернуться в Южный Хапур?

Нив понял, что даже не помнит, рассказывал ли он Кханду об Ане.

– Я ведь не один живу. Не всё так просто.

– Так возьми её с собой.

– Она больна.

– Думаешь, не дадут разрешение? Это решаемо, сам же знаешь.

– Дело не в разрешении. У неё урахксата.

Даже в сумраке отсека было видно, как у Кханда вытянулось лицо.

– И ты никогда не говорил мне?

– Ты извини, но я не очень люблю об этом говорить.

– Понимаю.

– Я просто не могу оставаться здесь, – сказал Нив. – Я имею в виду, в пустыне, – тут же добавил он. – Я дни-то считаю, а если мне дадут ещё год, ещё полгода даже… Я этого просто не вынесу.

– Дхии́ра, так часто бывает. Через полгода у многих такое. Поначалу от страха-то и подумать некогда, сплошной ида́м, а сейчас… Всё одинаковое, одинаковые полёты, одинаковые дни, иказру́ти. Не поверишь, у меня так же было.

– Успокаиваешь?

– Просто говорю то, что есть на самом деле. Ты знаешь, с пустыней все чувства взаимны. Чем больше ты её ненавидишь, тем больше она…

Кханда заглушил рёв двигателей – они попали в воздушную яму, виман перекосило, и Нив от неожиданности охнул и всплеснул руками.

Так закончился сто пятидесятый день.

После этого Нив перестал считать. Ему казалось, что с каждым новым днём его перевод не становится ближе – как если бы время изменило ход и пошло в обратную сторону или же, напротив, застыло, точно стрелки сломавшихся часов. Никто не будет читать его заявление, обещанный год превратится сначала в пять, потом в шесть, восемь, десять, двенадцать лет. Всё закончится тем, что он просто умрёт в песках.

Чувство времени постоянно подводило Нива, когда он был в пустыне. Часто время тянулось невыносимо медленно, и один день на ламбде мог поспорить с целой неделей в городе, но порою целые часы проносились за одно стремительное мгновение.

Вот он ранним утром вылез из пассажирского корабля. Он только что прилетел из холодного, насквозь синего города, и пустыня жадно накинулась на него, сухой ветер обдал раскалённым песком. Нив моргает, его ослепила песчаная пыль – и оказывается в вимане вместе с Кхандом. По щеке скользит слезинка. Ревут двигатели, скрипят переборки, гира раскачивается на затрёпанных ремнях. Кханду нездоровится – он куксится и обхватывает себя за плечи так, словно его бьёт озноб в душном отсеке. Кханд выглядит старше, чем обычно – маленький, седой человечек с мутными глазами, которые выжгло солнце пустыни. Старик сегодня молчалив – у него иссяк запас надоедливых историй. Всё уже рассказано, выпита до дна последняя бутылка воды, а они опять летят в мекхала-агкати снимать карту песков. Нив смотрит в иллюминатор и думает, как ненавидит пустыню, пояс ветров, огненные долии, скалы, прорывающие муаровое полотно песка, исследовательские ламбды из цельного металла, даже Кханда – за его надоедливые истории и за то, что сейчас он молчит. В вимане душно, Нива клонит в сон. Он сцепляет на груди руки, закрывает глаза – и приходит в себя уже на ламбде. И теперь время тянется невыносимо медленно. Так, что хочется вены себе вскрыть. Нив сидит в тесном металлическом отсеке, уставившись в мерцающий экран, на котором мелькают цифры, цифры, множество цифр, и смысла в этих цифрах не больше, чем в песне песка Кханда. Устав от цифр, он слушает радио – тусклый, смешанный с помехами голос из далёкого города, за десятки миль от пустынной ламбды, которую медленно погребает песок, – и каждая минута длится, как целый час.

В пустыне Ниву часто снились сны.