Василий Воронков - Песня песка [litres]

Он видел город, окутанный голубым свечением, бесконечные, странно преувеличенные его воображением бадваны для скоростных поездов, которые поднимались в пустое чёрное небо над остроконечными крышами абитинских башен. Он видел, как идёт дождь, видел капли на иллюминаторе в вимане, который вырывается из иступляющего жара пустыни, поднимаясь над горячими потоками встречного ветра, и влетает в пронзительный холодный ливень, идущий уже множество дней подряд.

Порою эти видения не отпускали его даже после пробуждения – когда по тусклым полоскам света на стенах было понятно, что ещё рано вставать. Нив и не вставал, представляя себе дождь, город и рассекающие улицы рельсовые дороги, зная, что в реальном мире его ждёт только невкусная еда, скучный разговор и вода из бутылок.

Это было похоже на сон, только Нив не переставал бодрствовать – он слышал шелест воздуховода, глухие металлические удары, которые доносились из технического отсека, но при этом видел город, неправдоподобно точно воссозданный по памяти, длинные тени на мостовых, серые улицы в начале пасмурного рассвета и дождь, на который никто не обращает внимания.

И жизнь – движение скоростных поездов, опережающих ветер, чёрные виманы над каменными домами, толпы людей на станциях – продолжалась своим чередом. День только разгорался, набирал ход, люди в поезде говорили всё громче, шипели вещатели, изрыгая бессвязную музыку и треск помех.

Постепенно все эти мысли вновь затягивали его в сон, но будил его не луч утреннего света, а Кханд, ворчащий, что уже пора вставать. Или кто-то другой.

Но особенно тяжело приходилось Ниву в последние часы на ламбде, когда он ждал прибытия вимана и уже не мог думать ни о чём, кроме возвращения домой.

Виман летел над пустыней.

Порою Нив сидел в пассажирском отсеке совсем один, чувствуя себя как заключенный, которого отвозят в участок, чтобы провести пристрастный допрос, но чаще вместе с ним в город возвращались и другие инженеры. Они редко разговаривали – все уже мысленно были дома, пустыня оставалась позади. От раскатистого рёва двигателей болела голова, виман покачивался в потоках встречного ветра. Сумрачные дюны в узком проёме иллюминатора казались мелкой рябью на огромной песчаной равнине.

Виман всегда отвозил Нива в пески ранним утром, а забирал вечером.

Из сумерек – в сумрак.

С самых первых дней у Нива появилась традиция – он дожидался, пока не заснут все обитатели ламбды и выходил на прогулку в пустыню, чтобы посмотреть на ночное небо. Он никогда не надевал маску, но обматывал голову полотенцем, как учил его Кханд.

Нив любовался звёздами, тысячами созвездий, которые в городе можно увидеть лишь в музее пустоты. И думал об Ане, представляя себе вкрадчивую тишину их старого квартала и отключённый к ночи бадван, по которому уже не ходят поезда.

Пустыня абхипрапад.

Нив верил, что весь город, и правда, когда-нибудь занесёт песком.

Виман тем временем пролетал над изогнутыми навстречу ветру стенами, которые препятствовали движению дюн.

Больше всего Нив боялся ветра – сильного, сухого ветра, который Кханд называл кааара – и того, что этот ветер приносил с собой.

Во время песчаной бури автоматически закрывались веки на всех окнах – даже смотреть на клубящийся вихрями песок считалось скверной приметой.

Буря могла бесноваться много часов.

Захлёбывалась упредительная сирена, оглушая глубокой, как контузия, тишиной, и автоматически врубался режим экономии энергии. Потолочные лампы светили вполсилы, точно в дань уважения. Все на ламбде сидели в полумраке, не решаясь говорить в полный голос. А потом тишину прорезал истошный вой урагана, окатывающего штормовыми волнами металлические стены. Иногда буря бушевала всю ночь, и гулкие металлические своды ламбды не давали Ниву заснуть. Он боялся, что их полностью занесёт песком, и утром они даже не смогут открыть двери.

Большинство напарников Нива боялись песчаной бури не меньше, чем он сам, и только Кханд непонятно радовался любому ненастью и с новым воодушевлением травил свои повторяющиеся истории под шум ураганного ветра или рассказывал о том, сколько слов есть на гали для обозначения песка.

Виман подбрасывало в воздушных потоках, корабль сильно кренился, а затем резко переваливался на другой бок – пилот не всегда справлялся с управлением и пытался восстановить равновесие. Нив сжимал подлокотники так сильно, что белели пальцы. Он вспоминал рассказы Кханда о падении виманов в пустыне, вспоминал о собственном полёте вместе с Эвамом.

Ему хватало лишь одного слова. Даже нет – ему вовсе не требовались слова. Какого бы цвета ни были пески, пустыня теперь всегда казалась ему одинаковой. Он даже завидовал Кханду, который умел различать все двенадцать видов.

Если они выходили вместе из ламбды – вечером, после того, как спадала жара, – то Кханд обязательно рассказывал о песке, о дюнах, которым он давал имена, как людям.

Ниву постоянно снилась его болтовня – он видел во сне, как идёт куда-то вместе с Кхандом в самый разгар жары, и солнце печёт их обмотанные тряпками головы, песок обжигает ступни через подошвы башмаков, но старик не замолкает ни на секунду.

И они продолжают идти.

Путь обратно всегда значительно длиннее. Виман летит медленнее, чем обычно. Быть может, ему мешает переменчивое течение ветров, которое каждый вечер поворачивает вспять, прочь от города, чтобы не дать им вернуться. Или пилот постоянно выбирает ошибочный маршрут, путает каалаку, поднимается на неверную высоту или просто не думает торопиться. Экономит топливо, как их учат в пилотной школе.

Виман снижается над бадхи – над стенами, которые защищают город от наступающего песка, – и впереди, совсем уже близко, Нива ждут сверкающие улицы, но он не может ничего разглядеть в иллюминатор.

Кханд любил давать дюнам имена. Как будто безымянные пески пугали его, пустыня без имени теряла смысл.

Вот это песчаный холм называется Тапа́ми, а тот, чуть дальше, широкий и низкий – Тапа́ти. Кханд повторял несколько раз, опасаясь, что Нив перепутает. Тапати, Тапами. Море безликого песка.

Небу, пустынному небу, Кханд тоже дал имя, Анаса́м, словно и небо было песком.

Когда Нив жил на ламбдах, ему долгое время снился Кханд с его болтовнёй, ожившие дюны и летящий в небе песок, даже город в холодную и насквозь синюю ночь – но не снилась Ана.

Пролетев над опоясывающим город бадваном, виман снижался.

Оставалось совсем немного.

По линиям внизу проносились поезда, сверкали маячки на высотных путях, можно было даже разглядеть спешащих на улицах людей. Стоял самый разгар упадры. Нив вернулся в реальный мир, где песчаные бури не заносят песком дома, где не останавливаются часы, где можно дышать без маски.