Василий Воронков - Песня песка [litres]

– Да уж, – сказал Нив и подумал, что ему совсем не хочется вновь оказаться на ламбде во время бури. – Давай, как ты говоришь, нистыр отсюда? А то этот ветер…

– Погоди немного.

Кханд всмотрелся в темноту над горизонтом, качнул головой, прикрыл ладонью лицо – видно, пылинка попала ему в глаз – и повернулся к Ниву.

– Так что, – спросил он, – тебя можно поздравить, или как?

– Ты ведь знаешь, что я не могу, – сказал Нив. – Когда-то я бы, наверное, свихнулся от радости, получив такое назначение. Но не сейчас. И, честно говоря, я вообще не понимаю, почему. Почему именно сейчас? Тому же Акару отказали в переводе, а мне…

– Дайвагати твоя такая! Их никогда не поймешь! Кого переводят, кого не переводят – сиди да гадай. Хотя был у меня один знакомец, так вот он говорил, что лучший способ добиться перевода – это не просить о нём.

Летящая в воздухе пыль закручивались вихрями, чёрное облако вдали выросло в размерах, и Ниву даже послышался гортанный рёв бури.

Они повернули обратно, к ламбде.

Кханд придерживал тюрбан. Выпроставшийся из него лоскут бился на ветру.

– Я откажусь, – говорил Нив. – Попрошу не переводить. Не знаю, получится или нет. Может, ты как-нибудь поможешь?

– О чём речь! – сказал Кханд. – Но бхраанти помощь-то не потребуется. Не тот случай. Не припомню, чтобы кого-то насильно переводили из песков. Я бы не беспокоился.

– Думаешь?

– Это не будет проблемой, нир бхайана! Я и сам, конечно, слетаю в центральную, посмотрю, что там да как. Если чего нужно там – рассказать, какой ты важный и незаменимый, – то без проблем.

– Спасибо.

– На́ну. Вот только не там ты проблему ищешь! Отказаться от перевода, атхаки́м? А что потом будет, решил? Дадх они тебе перевод, когда надумаешь-таки?

Они вернулись к ламбде. Нив встал посреди посадочной площадки, с которой волнами вздымалась пыль. Ветер бил ему в спину.

– Может, я теперь, как и ты! – крикнул он.

– В прошлый раз ты другое пел. А теперь? Готов до конца жизни остаться в велаандри?

– Может быть, не знаю. Думаешь, если я сейчас откажусь, меня вообще никогда не переведут?

Кханд пожал плечами.

– А ты сам как думаешь?

Нив молчал.

– Немногие сатьятас остаются абхила-сита в пустыне, – сказал Кханд, – так что тут никогда не угадаешь. Но если ты решил – я рад. Вот только – ты решил?

– Я же говорил тебе. Что у меня остаётся? Я же не могу бросить её здесь. Разрешение на переезд ей не дадут. И даже если… Она просто не переживёт этот полёт.

– Так ты, значит, дидитсу…

– Слушай! – раздражённо перебил старика Нив. – Я не помню, что значит «дидитсу». Ты можешь нормально…

Но Кханд как будто его не слышал.

– Могу я быть с тобой откровенным? – спросил он.

Нив удивлённо посмотрел на Кханда и кивнул.

– Твоя женщина… – начал Кханд и тут же ненадолго прервался, глубоко вздохнув. – Я помню, раньше с урахксатой и до двадцати не доживали. Сейчас, конечно, всё иначе, но вылечить-то её всё равно не вылечат.

Нив ждал.

– Сколько ей ещё осталось?

На секунду Нив возненавидел этого уродливого морщинистого старика, стоящего перед ним с таким видом, словно постиг незыблемую мудрость пустыни и знает людей не хуже, чем свои пески – а сам так привык к жизни на ламбдах, что боится даже возвращаться в город.

– А сколько осталось тебе? – процедил сквозь зубы Нив. – Или…

– Я не так уж и стар, – улыбнулся Кханд. – И у меня нет урахксаты. Ты извини, я не хотел тебя задеть. Просто ты ведь сам наверняка думал об этом.

Кханд снова поправил тюрбан – серое полотенце, которым он обмотал голову, почти развязалось и постоянно сползало ему на лоб.

– Может, зайдем всё-таки? – предложил он. – Ахи мы вообще выперлись сюда? Особенно перед началом бури!

Они вернулись на ламбду.

Нив сел напротив окна, Кханд заваривал харас.

– Сколько бы ни осталось… – начал Нив.

Кханд замер и обернулся.

– Я откажусь, – сказал Нив. – И не важно, к чему это приведёт. Пустыня так пустыня. Велаандри, как ты говоришь. Я уже привык. Это уже часть меня.

– Что ж, я рад. Можешь считать, что ты прошёл посвящение. Теперь ты – паджикава́рга, настоящий житель пустыни.

Старик усмехнулся, и было непонятно, всерьёз он говорит или нет.

– И чем же я настоящий? – скривил губы Нив.

– Ты остаешься здесь по собственной воле. Абхила-сита.

Никогда ещё неделя в пустыне не длилась так долго.

Каждое утро, просыпаясь в своей комнатке, где безостановочно работал дхаав, Нив был уверен, что ему всю ночь снились красочные сны, но он забыл их в тот самый миг, когда разлепил веки.

А потом корабли отвозили его вместе с Кхандом в пески. Встречный ветер поднимал песчаные бури, их кидало в воздушных ямах так, что у Нива оставались синяки от ремней на груди, но ни один пилот больше не включал сигнальную лампу.

От рёва двигателей закладывало в ушах, но Нив всё равно упорно садился рядом с иллюминатором, у переборки, за которой ревели огромные турбины. Он снова с интересом рассматривал пустыню, и ему даже казалось, что теперь он узнаёт места – горную гряду, кратер, оставшийся от долии, высокие дюны. Тапати, Тапами. Он уже не новичок, не глупый навака, он прошёл посвящение и выучил язык песков. Он остаётся здесь на всю жизнь – вместе с Кхандом.

Он – паджикаварга.

Нив решил, что напишет заявление – отказ от перевода – в тот же день, когда виман вернёт его в город. Больше нет смысла тянуть. Кханд поможет ему, если потребуется, хотя Нив уже и сам не сомневался, что его без проблем оставят в велаандри. Он откажется от перевода, и уже не будет нужды о чём-то рассказывать Ане.

Она так и не узнает, что произошло.

В ночь перед возвращением домой Нив долго не мог уснуть. Он лежал на жёсткой кровати и представлял Ану.

Она, должно быть, уже давно спит в пропитанной синей мглой комнате. Письмо с извещением о переводе так и лежит в нагрудном кармане его парадной куртки. И почему он положил его туда, почему не взял с собой?

Нив вдруг понял, что в действительности ничего не решил.

Он оделся и выбрался из своей каморки в пустую гаандхарва-заалу. Оставалось лишь несколько часов до рассвета.

Это день, когда виман вернёт его в город.

День, когда он согласится на пожизненное изгнание в пески.

Дидитсу?

Нив замотал голову полотенцем – по привычке, ведь была уже глубокая ночь – и вышел в пустыню.

В первую секунду он подумал, что всё ещё спит.

Он испуганно озирался по сторонам, решив, что это один из тех снов, удивительных и ярких, которые он всегда забывает после пробуждения. Но он не спал. Он несколько минут стоял, не двигаясь, оцепенев от восторга и ужаса, а потом рассмеялся.

В пустыне шёл снег.

Крупные снежинки кружились на лёгком ветру, падали на жёлтый песок и тут же исчезали, растворялись в песчаной пыли.