Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

– Евреи всегда будут в первых рядах; потому что мы евреи. – В лаконичном гласе его слабейшим огоньком мерцало удовлетворенье, и я глянул на него искоса.

Его рьяные кости смиренно ковыляли предо мною, со многими настоятельными коленопреклоненьями, и я ощутил, что в предшествовавшей ему форме дремал полиомиелит; мыслящий в согбенной палочной решетке его беглых ног.

– Нас, евреев, пропустили сквозь каландр. – Вновь он настропалил мертвые свои уста на беседу. – Я был худ, когда пришел сюда, а теперь я скуден.

– Готов признать, в том, что ты говоришь, может кое-что и быть. – Таковое состоянье его, догадывался я, выставит меня в скверном свете.

Есть одна старая притча, коию всегда невредно пересказать. Подходит скорпион к бурной реке. Заискивающе останавливает лягушку и просит переправить его на тот берег. «Чего б нет?» – любезно отвечает лягушка и, посадивши скорпиона себе на закорки, пускается вплавь. На полдороге скорпи он жалит лягушку. Смертельно отравленная, та поворачивает голову и говорит: «Теперь мы оба утонем. Ты зачем сие содеял?» А скорпион отвечает: «Ибо такова моя натура».

– Николи не подписывался я на – и не расписывался против – убежденья моралиста, что будто бы в конце неким манером, живые или же мертвые, мы суть одно, – сказал я лязгающим костям. Я, стоявший в грязевых болотах Фландрии и вращавший Жернов Диавола, знал себе цену.

– Сие ничего себе так точка зренья, но она жестока, – со вздохом заключил скелет, подведя свое ученое чело на дюймы к моему лицу. И вновь потянулся я к своей бритве.

– Тогда я задолжал тебе смерть. – Произнесши сие, я отрычажил и резанул бритвою своею поперек костей его шеи, предоставивши ему дурацкое помилованье и отделяя главу его со стойкостью боли, коя все перемелет.

– Испробуй сам. – Хоррор

– Где же ложка. – Еврей

– Я б еть тебя не стал. – Хоррор

– Ты выеб меня дважды. – Еврей

– Я б в третий раз ябать тебя не стал. – Хоррор

– Не знаю, хочется мне жить иль нет. – Еврей

– То в дверь к тебе грядущее стучится. – Хоррор

– Да что ты говоришь. – Еврей

– Вбей в воздух гвоздь и повесь на него мой портрет. – Хоррор

Еврей боролся, аки крыса, загнанная в угол, но в конце концов он скверно счелся мезальянсом с моим правом на близкородственное сходствие, и вот уж я его демонтировал до предметов первой необходимости, дозволивши и утихомиривши все бессчетные молящие голоса в нем до тихого шопота. Наконец он сказал:

– Благодарю вас, сударь. Агонья утишена.

Дланями, благоприятствовавшими пламени жизни его, я вырезал его шоколадный язык. Поднеся его к своим устам лихоманки, я пожевал его какой-то миг и сквозь чавк свой проговорил:

– И я желаю вам приятного дня, сударь.

Николи не быв тем, кому наливают Братину любви (в отличье от вас, сидящего дома в безопасности), я бросил яростный взгляд на сию Жидскую кость, столь довольный зрить в элегьи великого Мертвеца.

– Здесь покоится еврей, чье имя было выписано по водам. Затем прошел я сквозь непримечательную компоновку кирпичных зданий цвета грязи, стоявших в сугробах вохкой листвы. Разнообразье голых трупов прислонено было к стене барака, от них тянулась нить водянистой юшки. Коммунально-зеленая краска тихо лущилась с древесины. Из земли росла одинокая громадная труба. Никакого дыма не валило с верхушки ея, и я медленно обошел кругом ея хладного основанья.

Расположившися в саду, аккуратно засаженном розовыми кустами и удрагоцененном белыми маргаритками, предо мною высилась громада еще одного крупного крематорья. Мило натавоченные голые дети легко перемещались под его сенью, поедаючи болянику, кою срывали с папоротника-орляка в Боль-Лесу. Вскорости они уж превратятся в би-боповых мышей и грошовые булочки, свежеизвлеченные из могучих пекарских печей.

Рядом с крематорьем располагался старый биркенауский «Феатр Альхамбра», недавно отреставрированный и преобразованный в сине-феатр. Афиши на стенах его рекламировали сезон фильм с тремя величайшими ковбойским звездами минувшего века – Томом Миксом, Джоном Уэйном и Клинтом Иствудом.

Медленно гомонящая детвора образовывала собою упорядоченные шеренги у главного входа в сине-феатр, сося леденцы и шоркая ногами под звуки чорных горнов.

Даже с сего расстоянья слышал я превалирующий шип живого газа.

Наблюдаючи за раскрываньем дверей и началом шевеленья очередей, я не заметил прибытья новой фигуры, а когда та оказалась у меня за спиною, было уж слишком поздно. Крупная знакомая рука вдруг сомкнулася у меня на правом плече. Я резко крутнулся на месте – и предо мною возник мой мастер на все руки и щерястый наперсник Мясник Морэн!

– Томми! Жизнию клянусь, нипочем бы не рассчитывал увидеть вас в такой дали. – Пот, стекавший по нагой моей груди, блистал; моя челка взбухала змеиным глазом. – По уходе моем вы еще были на стене. Как же вы сюда попали?

Приспособивши глаза к преобладающему робкому свету под толстыми дорожками дыма и низкими мечущимися тучками, я вгляделся в него попристальней. Судя по состоянью его, с нашей с ним последней встречи прошла неделя. На лице его виднелась несколькидневная щетина, а одежда его смотрелась неопрятною и пожилою, к тому ж и пахла. Брюки испещрены потеками впитавшегося шоколада. На ткани багрово выделялись яро-красные отпечатки кровавых ладоней Сынов и Дщерей Давидовых.

– Клянусь шкурою моих ебаных зубов, я, блядь, вам отвечу. – В голосе его недвусмысленно звучала агрессуха. Он поозирался. – Николи в жизни не видал я столько «голодных» тел с мисочками для подаяний – сие прям дохуя непорядок.

Обыкновенно Томми лучше держал себя в руках. Но не успел я офразировать реакцью свою, вниманье мое отвлеклось иным плакатом – на сем рекламировался спаренный сьянс в дахауском «Эссольдо»: тринадцатичастный серьял с Джином Отри и Реем Корриганом по прозванью «Хряст», коего я не видел уже много лет. «Фантомная имперья» была куриозом: научно-романтический приключенческий вестерн-гибрид, ставший калькою для сине-фильм, снимавшихся и через семьдесят лет. Другая часть сине-сьянса представляла собою живые выступленья Джона Ли Хукера и Воющего Волка. Подобное сочетанье, подумалось мне, хорошо примется в Lager Bile – цыганском лагере.

– Буп-буп-буп. – Плотный потреск пуль, стреляемых в затылки черепов, раздался окрест нас, и толпа Убранных запела « Wie schön ist das leben » [50] Как приятственна жизнь. , временно заглушивши охлократическья неистовства Томми.

Тот человек, коего в свои впечатлительные деньки до вступления в БСФ я звал «величайшим из мужей, когда-либо сотворенных Господом Богом», спокойно стоял предо мною, покуривая сигарету Уиллза «Пролетающие облака»: сэр Озуолд Моузли. Небольшая плюха «Брилькрэма» сползала по левой стороне его лица. С лоснящимся видом прирожденного вожака он подхромал ко мне, источая коварство мужчины, держащего оливковую ветвь, а за спиною скрывающего сжатый кулак.