Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

Шоколад вводился сим евреям в вену. Прорастаючи сквозь кожу, через кровеносные сосуды, преобразуючи саму кровь, искажаючи кость, дистиллируючи жиры. Как умудрялись они ходить на своих шоколадных ногах, сказать я бы не сумел. Как подымали и сгибали они шоколадные руки, оставалося загадкою.

Какой же Аэромантьей Химмлер индоктринировал их паспорта? Какими Чарами Семи сохранялась форма жида, облеченного настолько восхитительною личиною?

Хитроумная германская душа обнаружила действенный метод уничтоженья – от коего евреи умирали дважды. Преобразованье евреев в шоколад, оплодотворенье их порохом и цианистым кальем и дарованье им способности выдерживать жизнь в теченье двадцати четырех часов посреди сериозного пламени – все ето было результатом многих лет упорного труда, ведшегося тончайшими научными умами Райха.

Уверенность в рассужденьи всегда была моею мнемоническою силою. Я глядел на копошащуюся шоколадную жидовню.

– Мы думаем о ключе, каждый – в своем узилище. – Вскоре налетят валькирьи, присоединившися к той адской своре евреев, разбередивши онтологическья грезы мира, погребаючи поверхностный кармасик жизни.

Подле меня стоял Моузли, и я услышал рекомые им слова:

Тошнота, трезвость и прилежанье были скульптурно врезаны в кирпичные трубы и нагревательные камеры, формировавшие пальцы «АЛМИНЫ» на руках и ногах.

– Германцы обнаружили Волшебную Туфельку, – сказал я, киваючи на массивный крематорий, высившийся на Холме Гронгар. Затем совлек я с себя штаны, дабы лучше выставить на погляд серую сталь бритв, прилепленных к коже ног моих металлическими пьявками. Стоя нагим, аки в тот день, коли осуществил я свободное свое паденье из утробы матушки, держался я, вознамерившися стать Великою Машиною. – И вот узрите луг цветущий, серебряный поток и ивы тень. – Поблизости Моузли пребывал в раздумчивом состояньи ума, как и многие фашисты, мне близкие. Вид сэр Озуолд имел меланхолика, глядючи на особую инсценировку, развертывавшуюся окрест «АЛМИНЫ». – Въ блаженную паству, сквозь Кущи Мирра, А тако-же цвѣтущіе Ароматы, Кассіи, Нарда и Мяты. Чащоба Сластей; ибо Природа здѣсь Распутна въ цвѣту Своемъ, а тако-же играетъ въ Дѣвственныя Свои Капризы, изрыгаючи всѣ больше сихъ Сластей.

Как обычно, выступил я удивительным вторженцем в рутину и банальность сего мира. Солли Кляйна и Мэнни Стайна слышал я емотирующьми под Стомп Убанги, и шумиха ихняя преследовалась фурьями из « Die Königskinder ».

Глас поющий есть одна лишь бессмертная поэзья.

Да укротит и смирит гордыню свою тот, кто зачинает высокие надежды свои из развитья знанья и неуступчивости мысли, поразмысливши над евреем в чорном позоре. Самокорыстный тот еврей, ставши непреложным силою привычки, остается стоять монументом древнему ужасу, сообщая тем невежеству формальное величье. Сладкие голоса вскорости поверглись в молчанье. Мне ж не суждено было разочаровываться долго. Вот уж ходуны по Красному морю вновь дали волю свои жалобам. Хрюки и всхлипы, нытье и стенанья – все слилося в единый сингулярнейший поросячий визг, вздымавшийся и опадавший, яко эолова арфа. И то и дело с обжорственным злорадствием еврей громогласно потакает себе во всей роскоши филозофского ощущенья и звучанья.

Я сменил позицью, завесивши нагую ногу свою над автотрассою, после чего преднамеренно вновь опустил ее на красную земь. Вскорости я уж маршировал вместе с Моузли, Томми Морэном и сотнею фашистов, направляючись в раскрытый зев «АЛМИНЫ». Евреи шагали быстрее нас – так, словно попирали ногами они Елисейскья Поля. Вот уж пусть попробуют позлатить лилею!

– Надеюсь, нам не всучивают тут билет в один конец до Луна тикеи? – раздумчиво вопросил Томми мне на ухо, словно б я был кошерным фашистом.

Но зрелище впереди меня – вид прекраснейшей на свете легкоусвояемой диспозицьи – наводил чары на мое прошлое дубового корья. Я достигал разреженных высот, на коих куролесила моя фантазья.

Результирующая моя сапиентность – мимолетной и солипсической разновидности (как сие признают все обитатели Грязноямья).

Вместе мы раздувались нашими тысячьми – или же мне сказать мильонами – на том шоссе. Преимущественно евреи, конечно, их траченные тела сомнамбулически шаркали, чего и следовало ожидать. А поистине удивило меня массовое число птиц, сбивавшихся в стаи обок шедшего еврея. Яркие перья густо порхали в воздухе над нами, а я меж тем теснился по шоссе не токмо вместе с евреями, но и с эму и заслонными фламинго, а тако-же со стаею цапель. Птицы были приземлены и всевозможных окрасок, возмутительно охорашивались и возбужденно царапали когтьми борозду. Многие евреи так и не достигли «АЛМИНЫ», ибо жизнь свою подвергли обрыву смертоносным царапаньем и клеваньем птиц покрупней. Мелкие рептильи сновали у нас меж ног, а укус ямкоглавых змей, монокличных кобр и чорных мамб гноился на множестве Пархатых. Будучи застанными меж шагающих гусиным шагом страусов, некоторые евреи подгонялися вперед катартическим танцем – едва ль не вальсом сантарейлы, – покуда не рушились, фатально изможденные, на утомленную земь. Пар от издыхающих жидовинов и привольный вихорь гравья, поднятого от почвы, понуждал наши толпы смотреться ведовствующими паломниками, направляющимися в Аид. Каковыми, по случаю, мы и были.

Запишу здесь, что одно летучее существо, на появленье какового можно было рассчитывать, выделялося своим полнейшим отсутствием. Я говорю о летучей мыши.

– Отнюдь не есть невозможно, однакоже Противуестественное Знанье такое сперва является Пактом с Диаволом и развивается далее сукцессиею с их Потомством: Многие таковые, подозреваю я, Невинны и прозренье сие имеется противу их Воли и Наклонности. Подобное Знанье изначально – от Сатаны и, как знать, может быть Воздействьем неких старых Чар.

Группою Томми Морэн и чернорубашечники двигались впереди меня едва ль не бегом, покуда единственная тряская фигура Пса Хумбольдта – Предприятья – не застила их присутствье от взора моего своими широкими покатыми лядвиями (ибо шагал он прямохоже и могуче, подражаючи собою человеку). Об руку с Мораг Худ Моузли поспешил в погоню, топча стопой своею одного из тех евреев, кого смерть сильно скрасит.

– Я должен следовать за ними; я ж их вождь, – расслышал я унылый его глагол.

Шумливое жужжанье и вдохновенное исполненье на сиплом аккордеоне «МОРОЗОМ ПОБИЛО ВЕРШКИ РЕПЫ» пропитывали собою плоть евреев, странствующих в неистовой своей оргии окрест меня. Нахлест жидкого арахисового масла вдруг растекся по моим причинным, и я позволил его плевку пасть на горку гонта, учреждаючи суверенитет свой на торфистой почве.