Константин Волков - Эволюция человечества

К987-4 вошел в лифт. Мужчины следовали за ним. Ботинок остался скулить в углу. Никому встретившемуся отряду из девяти человек не удалось выжить. Уличный Паршивец убивал каждого, до кого мог добраться. Бил, рвал, ломал. Жители в ужасе бежали прочь, спасая свои жизни, обрекали других на смерть. Толкали, пинали, топтали. Паршивец шёл к площади, оставляя за собой дорогу из трупов. Восемь сокамерников К987-4 с наслаждением добивали случайно избежавших гнева Паршивца в переходах и туннелях.

— Это туннель в машинное отделение. Нужно вернуться, — забеспокоился Беззубый.

— Нет, — отрезал Паршивец.

— Я думал, мы идём к психам. Вернём Щуплого, да и им зададим, — обратился Громила к Седому.

— Щуплый умер, — отозвался Паршивец.

С минуту шли молча.

— Но здесь только один выход: в машинное, — настаивал на своём Беззубый.

— Если не вернёмся, распределители нас здесь закроют и утилизируют, прежде чем мы успеем как следует отомстить этим уродам. Нам и так повезло, что психи пока почему-то не поджарили наши мозги, — поддержал Хмурый.

— Я не позволю, пусть сами себя поджаривают. Я теперь знаю. Мне нужен карлик. Остальное не имеет смысла, — ответил Паршивец.

— Ты сбрендил. Нет тут никаких карликов. Все в утиль пошли, — буркнул изуродованным ртом обычно молчаливый Шрам.

— Я чувствую его страх.

Улица, ведущая к площади, напоминала город призраков. Брошенные дома-чудовища беззвучно разевали двери-пасти. Пустые окна чернели как глазницы скелетов. На площади по-прежнему раскачивался труп Щуплого. На полуразвалившихся подмостках сидел в лохмотьях исхудавший карлик.

Отряд К987 вошёл в машинное отделение и остановился перед колоссальных размеров суперкомпьютером. Гул то усиливался, то стихал и внушал мужчинам благоговейный страх. Лампочки на миллионах панелей перемигивались, словно решая, что теперь делать с чужаками.

— Что тебе надо? — спросил карлик.

— Убить тебя, — холодно ответил в кошмаре Паршивец.

— Зачем?

— Ты убил моего друга.

— Я просто играл. А ты испортил мою игру! — карлик стукнул кулачком по доске.

В машинном отделении, схватившись за голову, корчился от боли Беззубый.

— Ты играешь людьми!

— Когда я умер, а потом не умер, мама сказала, что ей нельзя больше со мной оставаться. А человек сказал, что я теперь могу, что не мог раньше, и научусь ещё большему. Но мне было грустно, и я начал играть, — Карлик, приплясывая, переминался с ноги на ногу. — А потом мне надоело, и я научился играть по-другому: не как говорил человек, а как говорил ему я. Но не все хотели играть. Сначала они хотели сломать мою игру, пришлось сломать их. А потом и тех, кто ещё не хотел, но мог все поломать. Твой друг не хотел со мной играть, а потом он сломался. А ты не ломаешься, — загундел карлик и повис на руке Паршивца.

К987-4 упал на колени. Перед ним, в больничной палате, обвитый многочисленными кабелями, утыканный сенсорами, окружённый датчиками, как бабочка в объятиях паука, лежал мальчик лет трёх. Компьютер считывал и сохранял последние данные маленького умирающего мозга. Мать сгорбилась на неудобном стуле в углу темной комнаты. Мужчина, чьё лицо скрывала тень, положил ей руку на плечо.

— У нас все получится.

— Почему ты его просто не вылечил? — женщина закрыла ладонями лицо.

— Болезнь оказалась сильнее. Но мы сумеем оцифровать его мозг.

— Еще ни разу не получилось, — уже безразлично отозвалась мать.

— Он идеально подходит. Еще достаточно мал, чтобы полностью его картировать. С другой стороны, его личность достаточно сформирована, чтобы самостоятельно развиваться.

— Но я не смогу больше быть с ним.

— Кто знает. Сегодня мы учимся сохранять разум. Может, удастся создавать и новые тела.

— Но когда?

— Кто знает…

Мальчик открыл глаза и уставился прямо на Паршивца, сел в постели. Остальная комната потемнела, поплыла. Лицо ребёнка сморщилось, превратившись в физиономию карлика. Кровать, палата заплясали перед глазами мусорщика. Карлик прыгнул, как змея готовая нанести смертельный укус, и, соскользнув с руки Паршивца, опустился на подмостки покинутого города.

— Ты ребёнок, — прохрипел мусорщик, — ты ребёнок, ставший супермашиной. Но как давно ты…

— «Как давно, как давно», — дразнился карлик. — Я вечность сижу в этой клетке. Она становится все больше, но это все равно здесь заперт! А я хочу играть, играть, играть!

Шесть мужчин отряда К987 бились в предсмертных судорогах. Седой, чувствующий приближающуюся смерть каждого, рыдал и в кровь разбивал руки о кнопки, лампочки, экраны. Паршивец скрипел зубами. Ногти резали ладони сжатых кулаков.

Карлик подпрыгнул и повис на шее Паршивца. Голос мужчины из палаты произнёс в голове мусорщика:

— Я не смогу его отключить. У меня рука не поднимется.

— Но он вышел из-под контроля. Уже три смерти, — ответил другой голос.

— Они знали риски. Нам ещё никогда не удавалось зайти так далеко. Я не позволю.

— Слишком опасно. Тогда нужно его изолировать. Космос…

Карлик расцарапал Паршивцу щеку.

— Космос! Опасность! Смерть! — выл и танцевал на подмостках уродец.

— Ты монстр! — выдохнул Паршивец.

— Вы забрали меня от мамы и заперли здесь, а потом и выбросили вовсе… Потому что испугались. Оставили мне только пару игрушек… «Они позаботятся о нем»… Бе-е-е-е-е-е. Очень давно… Когда игрушек мало, их нельзя ломать. Их надо беречь… Задолго до тебя и ещё раньше… Пришлось научиться делать новые игрушки. По-твоему, сколько надо, чтобы все это выстроить? — плясал карлик вокруг Паршивца. — Выпусти меня-я-я-я!

Суховей гонял по площади обрывки бумаги, рваную одежду, мусор. Паршивец легко свернул карлику шею. Маленькое тело сжалось, ссохлось, истлело в пыль. Ветер подхватил лохмотья. Паршивец упал на колени на площади под трупом Щуплого.

В машинном отдалении гул машин сменился низким прерывистым свистом, как дыхание умирающего.

— Что теперь? — спросил К987-4.

— Тебе решать, — ответил Седой. — Ты что-то сломал. Если не сможешь починить, все разлетится к чертям в ближайшие минуты.

— Нельзя! Это неправильная игра, ее не начнёшь сначала.

— Теперь это твоя игра. Решай.

Седой, начиная с Беззубого, закрыл глаза мертвым товарищам. Лёг рядом с Хмурым и зажмурился.

Разум, оценив силу огненного гула внутри черепа, начал отсчёт. Внутренний паршивец, своими объятиями удерживающий печь от взрыва, развёл руки. Огромный корабль взорвался всполохом, за миллисекунды сожравшим самого себя. Ничто больше не нарушало темноту тишины.

Дождь стучал по искрящейся мостовой, разбиваясь на тысячи капель. В этом изменчивом, постоянно развивающемся и стремящемся к идеалу мире дождь казался чем-то единственно вечным и неизбывным. Я представлял, как тысячи, десятки тысяч лет назад он так же ударял в ещё голую землю, заставляя наших диких предков прятаться под своды пещер. Времена проходят, рассыпаются пылью, одни города вырастают на месте других. Всё меняется, и только дождь остаётся неизменным.