Жорж Старков - Сначала исчезли пчёлы…

— Давненько не видались, — чуть прищурившись, констатирует Иваныч. — Каким ветром? Чего вынюхиваешь?

Всё моё нутро сжалось. Направленные на нас стволы не клюнули носом в землю, а напротив чуть поднялись, беря в перекрестие прицела наши головы.

— Да так, мимо прогуливался, — чуть тупит взор Спиридон. — Цветочки бабе собирал…

— Цветочки? — недоверчиво переспрашивает староста.

— Цветочки… — кивает Спиридон и я, боясь спугнуть свою догадку и принять желаемое за действительное, вижу, как на его губах появляется хитрая улыбка, медленно расползающаяся в стороны.

Перевожу взгляд на лицо Иван Иваныча и, к своему счастью, вижу то же самое. Оба старика начинают кряхтеть, пытаясь сдержать смех. Но уже через пару секунд ржут в голос. На лицах постовых тоже появляются сдержанные улыбки, а их руки медленно опускаются под тяжестью четырехкилограммовых, плюющихся смертью, машинок. Бойцы лукаво переглядываются, а старики заключают друг друга в объятия. Точнее, Спиридон, буквально, укрывает тщедушного Иваныча своими лапищами. Длинны, же, рук старосты поселения не хватает, чтобы обхватить широкую спину бывшего хозяина, бывшего барака.

Слышно как слева и справа начинают шевелиться товарищи. Похоже, всю тревожную паузу они не дышали вовсе. А дышал ли я? Не знаю… Может и нет — не заметил. Думать о дыхании было слишком страшно. Думать, вообще, очень страшно, когда тебе кажется, что жизнь вот-вот оборвётся. Ведь все нити проносящихся мыслей, неизменно вышивают на полотне твоего сознания одно единственное слово — «конец»… Хорошо, что они такие глупые. Хорошо, что я глупый… Ведь умный бы, скорее всего, оказался прав.

— Цветочки, блин… — мычит в жилетку Спиридону Иваныч и, наконец, снизу-вверх, глядит в лицо нежданному гостю. — Спиридон, твою мать, сколько лет, сколько зим! Ты откуда к нам?

— От себя, с хутора, — наконец отпускает тот пожилого коротышку. — А ты до сих пор староста, как я посмотрю! Сколько уже? Лет десять, пятнадцать?

— Ой! — отмахивается Иваныч. — Староста и староста! Убудет от меня, что ли? Люди выбирают — вот и староста. Ты-то сам как? Чего к нам? В гости, аль по делам?

— И то и другое, — сразу чуть погрустнел Спиридон. — Жить нам негде больше. Вот, решил к тебе податься. Людям, вот, тоже, — кивает на нас через плечо, — дом новый нужен. А у вас, насколько помню, порядки справедливые. Чего ещё для жизни надо?

— Да, ничего не надо! — соглашается Иваныч. — Только, вот какое дело, — чуть смутился староста, — тебя-то я знаю — поручиться могу. Жену твою помню, — кивнул он Елене, та учтиво кивнула в ответ, — а вот с этими, — обвёл он нас взглядом, — не всё так просто.

— Это почему? — недоверчиво приподнял бровь Спиридон. — Помню — всех здесь принимали, никому в крове не отказывали…

— До поры! — перебивает его староста. — До поры, Спиридон… Сейчас новые правила. Придётся твоим друзьям пройтись в карантин, пока не разберёмся, что они за «фрукты»…

Он резко кивает в нашу сторону, и постовые снова чуть приподнимают оружие, демонстрируя готовность в любой момент снова взять наши лбы в перекрестие прицела, однако, не выражая при этом излишней агрессии. Надо сказать, что столь умелая деликатность в вопросе балансирования между почтительностью и запугиванием, вызывает некое уважение.

— Ваня! — восклицает Спиридон непониманием и с досадой в голосе.

— Будет! — резко пресекает возражения Иваныч. — Я всё тебе объясню. Так! — кидает бойцам. — Сопроводите товарищей в карантин, машину на стоянку! Господа, — коротышка снова обводит нашу компанию подозрительным взглядом, — все лишние вещи — оружие и тому подобное — оставьте в машине! Никто ничего не возьмёт. Слово даю! Молодые люди, — кивнул он на автоматчиков, — вас проводят. Прошу не делать глупостей — это формальность.

На этом он закончил, прихватил за руку Спиридона и призывно кивнул Елене. Те, с оглядкой на нас, последовали за ним, тем временем как постовой, тот самый, что вёл с нами диалог до приезда станичного старосты, повёл автоматом в сторону дороги, уходящей вглубь поселения.

— Ну что, прибыли?! — ядовито шикнул мне на ухо Серёга.

— Да, заткнись ты! — услышал его язвительное замечание отец. — Топай… Может и обойдётся всё.

«Дай то Бог, дай то Бог» — вздыхаю про себя и, следуя за камуфляжной спиной вооружённого провожатого, начинаю смерять небыстрым шагом грунтовую пыльную дорогу. Надо же, пыльная… Будто и не было дождя, совсем недавно, так запросто, смывшего с этой земли четверых почти родных мне людей…

Всё-таки это привилегия — просто ждать пока твою судьбу решат другие. Наверное, все живущие в цивилизованном обществе — счастливые люди. И мы совсем недавно были счастливыми, просто не знали об этом. В ожидании, мозг почти что в спящем режиме, поддерживает лишь необходимые функции — просто вялый кусок серой мякоти. А что? Сейчас ему можно. Да и мне тоже. Теперь можно быть просто куском плоти, ни о чём не думающем, ничего не делающим, не желающим что-либо изменить. Ведь выхода всё равно нет — только ждать. Но, какая благость в этом ожидании! Я только сейчас это понимаю, когда уже нет сил дёргать самого себя за нити воспалённых нервов. Нет сил для поиска альтернативы. Нет желания начать думать самому за себя. Благость…

У меня было тридцать лет такой благости, и я ею не наслаждался. Не наслаждался свободным сплавом по течению своей реки жизни, которую поворачивают вспять или разбивают о дамбу вершители судеб. Как благостно просто плыть… Да — твою реку изворачивают и извращают, загоняя в чужеродное русло. Но ведь ты не прилагаешь никаких усилий, над твоим потоком колдуют другие, а ты просто поддаёшься течению и всё — приходит благость… Зачем я от этого отказался? Зачем захотел «всё сам»? Наверное, эгоизм. А может, просто глупый каприз? Не знаю. Знаю лишь, что сейчас, когда от окружающего мира ограждают крепкие стены, запертая на тяжёлый засов дверь и решётчатые окна, я могу ни о чём не думать и поддаться течению. И сейчас, это прекрасно…

— Чего лыбишься? — замечает мою придурковатую улыбку Сергей.

Не отвечаю. Просто лежу, подложив ладони под голову, и гляжу в серый потолок, изучая сырые подтёки.

— Лыбишся чего? — грубо, но несильно толкает он меня в бок.

— Хорошо, потому что…

— Чего хорошего?

— Устал, потому что. Отдыхаю. Хорошо…

— Он у вас дебил? — в непонимании разводя руками, переключается беспокойный Серёга на моего отца.

Тот тоже лежит, как и я, только на наре у противоположной стены, и смотрит в потолок.

— Может и дебил, может нет… — устало размышляет Сан Саныч. — Я, вот, тоже замотался… Заигрался в странника. Тоже покоя хочу. Передышки, хотя бы…