Жорж Старков - Сначала исчезли пчёлы…

— Чего-то я не понял? — несколько впал я в ступор. — Мне казалось или вы осуждали то, что мы дали отпор отморозкам, тем что хотели обобрать Спиридона? Мне кажется, что нет! А теперь вы, вдруг, резко меняете собственное же мнение! Иван Иваныч, я, право, не знаю, что и думать…

На плечо ложится тяжёлая рука Лешего. Он слегка сжимает плоть. Не угрожающе, а скорее просяще… Я покорно замолкаю.

— Я, пожалуй, пойду, — смущённо потупил взор староста и, развернувшись, пошёл обратно. — Леший вам всё покажет и расскажет. На этой неделе это его обязанность, — не оборачиваясь, негромко сообщил Иваныч и зашагал ещё быстрее.

— Что это было? — вопрошает Серёга в пространство, провожая взглядом щуплого низкорослого старика.

— Иваныч это был, — вздыхает «Лесник». — Ты, — слегка одёрнул он Лёшу, — зря о детях убитых заговорил.

— Я же не знал, что это у вас табу, — удивился в ответ парень. — Было — значит было. Почему об этом нельзя говорить?

— Это же его внучка была, — ещё раз напомнил бородач.

— Я знаю, — несколько смутился подросток, наконец поняв неуместность своего замечания, — но всё таки. Это же не тайна…

— Нет, не тайна, — покачал головой Леший и вновь медленно зашагал, кивнув в сторону скверика, где в тени берёз стояли скамейки, на которых можно было дать ногам отдых. — Просто, после того случая у Иваныча в голове, что-то щёлкнуло.

— Знакомо, — бубню я себе под нос.

— Что? — уточняет здоровяк.

— Ничего, продолжай, — быстро отмахиваюсь от ненужных разъяснений.

— В общем, щёлкнуло у него, что-то, — продолжил Леший. — Он раньше как раз таким, миролюбивым, был. Он выстроил здесь всё, именно на взаимном уважении. Сила никогда не была для него аргументом, хотя, он знал, когда её можно применять и умел это делать, несмотря на свои, — стыдливо усмехнулся, — так сказать, габариты. И убийств у нас, до того года, не было уже лет двадцать как. Сначала Борька — тоже, кстати, не чужой ему — племянник. Потом внучка. Вот и поехал чердак в другую сторону. Убедил совет поселения в том, что своим своих бояться не надо. А вот от мрази всякой, станичник должен уметь защищаться и детей своих защитить, в случае чего. Вот и открыли арсенал. Теперь у каждого ствол есть. Так что, вы особо не нарывайтесь. Без причины у нас не стреляют, конечно. Но, всё-таки.

— Так, а чего он тогда в пацифиста играть начал? — не понял Серёга, как, впрочем, и мы все.

— Я сам не знаю, — признался здоровяк. — Знаю только, что часто с ним теперь такие внезапные приступы миролюбия. Мне кажется, так он себя прежнего найти пытается. Видимо, прежним он себе больше нравится. Но, как по мне, правильно он сделал. Тем более, что через месяца три, после того, как все вооружились, на сёла начались налёты. Три окрестные деревни изгоев разграбили…

— Кто разграбил? — осторожно спрашивает отец, будто боясь навлечь беду.

— Мародёры. Какие именно — чёрт знает! Много банд развелось в последние годы, ой много… Целыми караванами ездят, людей стращают. Те, кто поумнее и побогаче — сразу готовят откуп, заранее. На чёрный день хабар ценный держат — если что, от бандитов откупиться. Это правильно, с одной стороны. Те, ведь, и так своё возьмут. Только вырежут десяток-другой для начала…

— Вы тоже откупаетесь? — опережаю Серёгу, который, уже было, открыл рот.

— Мы? Нет, — широко улыбается здоровяк. — Не для того Иваныч крышей в сторону милитаризма ехал, чтобы мы добро своё потом раздавали! Когда на нас попытались полтора года назад наехать, у Иваныча как раз приступ миролюбия был. Упрашивал совет откупиться. Но мы все уже этой идеей загорелись! Сказали: «Извини, Иваныч, не хочешь — посиди в сторонке. А мы этих тварей как фашистский флаг порвём!» И порвали-таки! — стукнул себя в грудь Леший — грудь отозвалась глухим звуком. — Правда, тогда погибло много людей. Не знаю даже, как поведут себя сейчас станичники, приди к нам на порог серьёзный противник… Но, так или иначе, свою состоятельность его идея доказала. А ещё идея того, что каждый должен уметь делать всё, как для себя, так и для своего селения. Начиная от покраски долбанных лавочек, — со злостью рявкнул он, проверив ладонью скамейку, перед тем как присесть, и вляпавшись в свежую зелёную краску, — и заканчивая тем, чтобы метко стрелять в головы всяким засранцам!

Леший сосредоточено начал осматривать скверик. И как только его цепкий взгляд нашёл то, что…точнее того, кого искал, здоровяк несколько раз вдохнул и выдохнул, прежде чем заговорить.

— Андрюша! — крикнул он, стараясь, чтобы его голос звучал, как можно спокойнее, но парень, красивший очередную лавочку, аж подпрыгнул на месте. — Твою мать! Ну почему ты такой идиот!

— Леший, ты чего? — испуганно отозвался паренёк.

— Чего, чего, — перекривил его здоровяк и вытянул вперёд измазанную краской руку. — Таблички «Окрашено», кто вешать будет? Или опять мама твоя будет половине станицы штаны ацетоном отстирывать?! Нет, ну ей Богу, — устало обернулся Леший обратно к нам, — понарожают идиотов, а потом всё селение мучается… Пойдёмте, в общем, отсюда. А то ещё куда-нибудь вляпаемся. Вы же, как я понимаю, на ПМЖ прибыли?

Мы дружно кивнули.

— Значит, надобно бы вам домик подыскать или комнату, на первое время. Не в камеру же, в самом деле, вас…

Свет. Он снова пытается пробиться сквозь мои веки. Но в этот раз мне не хочется прятаться от него, кутаться в одеяло, стараясь хотя бы на несколько лишних минут защититься от всего внешнего мира. Впервые за много-много лет, мне не хочется прятаться… Хочется распахнуть веки и впустить в своё сознание новый день. Уже и не припомню, когда такое было в последний раз. Хотя, нет, помню… Одиннадцать лет назад. Тогда тоже было утро молодого лета, которое разбудило меня в гостях у знакомых. Я провёл незабываемую ночь с девушкой, о которой мечтал ещё в школе. Но, будучи школяром, я был робок и никак не решался подойти, заговорить. Хотя бы, о какой-нибудь ерунде. Ведь, именно с этого бредового щебетания и начинаются серьёзные отношения, не так ли? Странно… Из несерьёзного и пустого, произрастает нечто, стоящее всего, для отдельно взятого человека. Но, разве о таком задумываются в пятнадцать лет? Увы, тогда я думал совсем по-другому, что бредовое «привет» повесит после себя неловкую паузу, я раскраснеюсь и просто повернусь и уйду, весь в смущении, с чувством полнейшего и окончательно поражения.

Наверное, так и было бы. А может, и нет… Кто знает. Неиспользованные шансы всегда оставляют после себя вопросы, на которые практика уже никогда не даст однозначного ответа. Все старшие классы я вздыхал по любимице нашего классного руководителя — Верочке. Казалось, её коротенькая, в разумных пределах, юбочка таит под собой все удовольствия этого мира. Это сейчас я знаю точно, что ничего кроме тугой щёлочки, коих вокруг тысячи, там не было. Но тогда, все её впадинки и выпуклости манили меня, словно наркодилер конченого торчка. Любил ли я её? Наверное, нет. Полюбить человека можно, лишь узнав, каков он там — глубоко внутри. А к Верочке была, скорее, физическая тяга, которая, в силу гормональной химии, самостоятельно ставившей надо мной бесчеловечные эксперименты, выросла в настоящую эмоциональную зависимость.