Рэй Брэдбери - Полуночный танец дракона [litres]

Он окончательно выдохся и замолчал, снова закрыв глаза.

– Значит, в твоем представлении ты – такой? – сказала она.

– Ну да, примерно.

– И все другие мужчины мира тоже?

– Да… Как говорится, всех времен и народов.

– Надеешься укрыться за их спинами?

– А чего нам укрываться? Мы ни от кого не прячемся.

– И даже не маскируетесь?

– Нисколько.

– И прямо-таки все одинаковые?

– Все.

– То есть, по-твоему, у нас, у женщин, вообще нет никакого выбора…

– Почему? Есть, но очень небольшой. Либо вы получаете нас такими, какие мы есть, либо не получаете совсем. Просто вы – совсем другие. В вас мы видим и подруг, и любовниц, и жен, и матерей, и учительниц, и нянек. Вы очень разносторонние! Не то что мы, мужчины. У нас сторона всегда одна – работа. И то если повезет…

Он снова замолчал и все так же сидел, не открывая глаз.

– Ну, теперь – все? – спросила она.

– Думаю, да… Да.

Повисла пауза, после которой она спросила:

– Это что, такая форма извинения?

– Нет.

– Попытка рационального подхода?

– Не думаю.

– Коллективное алиби?

– Да нет же!

– Ну, тогда, может быть, ты ищешь понимания?

– А вот это уже ближе…

– И сочувствия?

– Ни в коем случае.

– И сострадания?

– О чем ты, вообще!

– А может, сопереживания?

– Господи, зачем столько пафоса?

– Тогда чего же ты хотел?!

– Я хотел, чтобы ты меня выслушала!

– Я это уже сделала.

– Ну, спасибо.

Он открыл глаза и обнаружил, что теперь с закрытыми глазами сидит она. И руки у нее больше не сцеплены на груди, а свободно висят вдоль тела.

В полной тишине он поднялся со стула, подошел к двери, открыл ее и вышел.

Едва он успел прийти в свой номер, как зазвонил телефон. Некоторое время он стоял над ним, пытаясь придать мыслям хоть какое-нибудь единое направление и только после четвертого или пятого звонка решился наконец поднять трубку.

– Крысеныш ты – вот ты кто! – донеслось оттуда.

– Знаю… – сказал он.

– И сволочь!

– Не без этого.

– А еще – невежа и хам!

– Разумеется.

– И сукин сын!

– Само собой.

– Но… – Он замер, и в трубке стало слышно, как шумно она дышит. – Я все равно тебя люблю!

– Есть! – прошептал он.

– Давай скорее приезжай домой… – сказала она.

– Уже еду!

– Только, пожалуйста, без рыданий! Терпеть не могу мужиков, которые ноют!

– Ладно, не буду…

– И еще – когда будешь заходить…

– Что?

– Не забудь запереть дверь…

– Считай, что я ее уже запер, – сказал он.

Это было осенью 1989-го. Как-то вечером, когда кладбище уже закрывалось и смотрители выгоняли загулявших посетителей, я умудрился остаться незамеченным и уже в сумерках набрел на мраморное надгробие некой Дианы де Форе, что в переводе означает «Диана лесная». И оно оказалось настолько прекрасным, что все это – крики охранников, скрип закрывающихся ворот и даже перспектива оказаться запертым на ночь на кладбище Пер-Лашез – в одну секунду померкло по сравнению с его удивительной мраморной резьбой. Я стоял потрясенный и не мог сдвинуться с места. Это было самое красивое захоронение, которое я когда-либо видел в жизни.

На мраморной плите длиной около двух метров и высотой чуть меньше полуметра в тончайших складках мрамора вырисовывалась женская фигура просто сказочной красоты. Это была юная девушка, лет восемнадцати, со сложенными на груди изящными руками, с тонким изгибом бровей и высокими скулами. Но больше всего меня поразила улыбка, которая играла у нее на губах. Едва уловимая, как будто не имеющая отношения ни к этому месту, ни к времени, ни к погоде…

Так я и стоял, пребывая в состоянии, про которое у живых людей принято говорить – у него начался приступ. Правда, обычно, если говорят «приступ», то это бывает «приступ страха», «приступ ненависти», «приступ веселья»… Но я-то знаю, что на самом деле причина любого приступа – это всегда любовь…

Все, что происходит внутри нас – все химические реакции, все это, по сути, один и тот же таинственный процесс. Нам только кажется, что у нас есть какие-то отдельные чувства, что их может быть несколько или что они могут быть смешанными… На самом деле все происходит одновременно и само собой, от нас тут ничего не зависит. Все, что нам дано – это наслаждаться результатом. Или не принимать его и бросаться на поиск новых источников для наших эмоций.

О, этот новый источник! Я склонился над ним так низко, что стоял, качаясь и едва не падая, только бы получше разглядеть ускользающую в последних лучах солнца небесную красоту, столь внезапно явившуюся мне из прошлого. От напряжения у меня даже закружилась голова.

Я прочитал надпись сверху:

«ДИАНА ДЕ ФОРЕ, 1800–1818»

– Господи, – прошептал я. – Она же умерла, когда я еще не родился…

Далее следовали высеченные на мраморе строки:

Столь скор был бег ее, что только Смерть

Догнать ее смогла.

Мне ж повезло узнать ее на час

И полюбить навек.

Под этим стояли инициалы Р. С. и постскриптум:

«Тот, кто память о ней

воплотил в камне».

Так их было двое! Двое влюбленных. Невеста – юная, как дитя. И ее возлюбленный, тот самый скульптор, который вытащил все это из холодного камня – вот эту девичью грудь, эти руки, это спящее лицо… Господи, сколько же лет он потом приходил сюда и лил слезы, разговаривая с тишиной? Этого уже не узнать.

Я склонился прямо над ее лицом, чтобы рассмотреть и запомнить каждую его деталь: волосинки в бровях, дырочки в ноздрях, ямочки в уголках губ, где притаилась улыбка… Все, что удивительным образом оказалось не подвластно ни времени, ни дождям, ни ветру.

Через какое-то время я обнаружил, что глаза мне застилает густая пелена слез – они стали капать прямо на мраморное лицо. Точеные черты начали расплываться, и мне вдруг показалось, что ее лицо… оживает. Я уже был готов в ужасе от него отпрянуть, но потом решил, что это просто иллюзия, обман зрения.

Или нет? Теперь, когда капли моих слез были у нее и на глазах, и под глазами, мне вдруг стало казаться, что это плачет она сама. И что это уже не мои, а ее собственные слезы катятся у нее по щекам и стекают в уголки губ… А в следующую секунду я увидел то, что заставило меня усомниться в собственном рассудке. Мне показалось, что под действием моих слез мраморные губы зашевелились! И я услышал слабый шепот:

– Что со мной?

Я так и замер.

– Кто здесь? – прошептали губы.

«Нет! – подумал я. – Этого не может быть!»

– Кто? – повторили губы, мокрые от моих слез.

И у меня вдруг вырвалось:

– Это – я.

– Если это правда ты, где же ты был все это время?

– Я…

– А я ведь тебя ждала.

– Мне… – снова запнулся я.