Татьяна Буглак - Параллельщики [litres]

– Правильно понял. Забирай пса и идем домой, а то хозяевам убраться надо, насвинячили мы тут. Простите, ребят, не смогу помочь, видите ведь.

– Идите. – Я погладила щена по голове, заросшей еще детским, мягким и густым пухом. – Лечите Гаврюшку этого. Жаль, сама не могу собаку завести.

– Кого? – Тихон обернулся на пороге кухни. – Гаврюш-ку? Хорошее имя. Будет Гавом, а, Слав? Пошли.

Задержавшийся Азамат помог нам прибраться, негромко ругаясь – переживал за Славку. Для жителя тайги, будь то представитель коренного народа или русский-сибиряк, собака не игрушка, не дань моде и даже не друг, а напарник – тот, кто защитит тебя на охоте, согреет в мороз, а то и выведет к жилью, если заплутаешь. Славка был таежным жителем, охотником, и для него такой вот отстрел собак стал нарушением всех основ жизни. Понимая это, мы переживали за подростка больше чем за щенка – тот-то точно выздоровеет.

В воскресенье Тихон связался с Алексеем Александровичем и Виктором Михайловичем, обрисовав ситуацию: Славка сидит у коврика с раненым щенком и никуда ехать не намерен, а он, Тихон, в понедельник начнет собирать документы на опекунство над парнишкой. Начальство уже понимало, что Тихон со Славкой привязались друг к другу, и не было против переезда паренька в поселок.

Так и получилось, что в начале декабря в поселке жило даже не два, а три новичка. Славка ухаживал за бодро шедшим на поправку Гаврюшкой, возил из столовой обеды в усадьбу, чистил снег, иногда был «мальчиком на побегушках» у физиков, а в свободное время уходил на лыжах на озеро: ему там было спокойнее. Вскоре он стал учить кататься на лыжах Машу, а та его – русскому языку и немного чтению, как могла, конечно. Два подростка, лишившиеся и прошлого, и семьи, сдружились, и никто в поселке не обсуждал их дружбу, как, пусть и с добрыми намерениями, но приводившими к обратному результату, обсуждали их жизнь работницы гостиницы-санатория.

Мария неодобрительно смотрела на ребят, но уже не выражала своего недовольства вслух, а потом привезла в поселок священника, интересовавшегося историей «настоящей православной души», как он назвал Машу, и «не знавшего света истинной веры» Славки. Только толку из его приезда не получилось. Славка, сразу же показав, что слов священника не понимает, и привык рассчитывать на себя, а не на бога, ушел, а Маша… Она спокойно слушала пожилого доброго священника, а потом тихо, извиняющимся тоном, но все же давая понять, что это ее единственный ответ, сказала:

– Я прошлого не помню, может, и верила тогда. Но сейчас я много узнала о том мире, в котором жила. Если бог так добр, то почему он позволил одним людям, очень плохим, продавать и убивать других, ни в чем не виноватых? Я помню ту комнату, в которой меня заперли, помню цепи, помню, как болела спина – меня, наверное, секли. Где тогда был бог? Не приходите ко мне больше, пожалуйста.

Священник взглянул на девушку и больше не настаивал. Маша после этого разговора попросила Гузель учить ее физике, да и Славка заинтересовался наукой, хотя до этого на непонятную возню ученых смотрел неколько снисходительно: «Не дело для мужчины в какие-то значки целыми днями пялиться». Мария стала еще более недовольной, иногда высказываясь в том смысле, что «надо подросткам настоящее воспитание, особенно Маше, она ведь русская, православная, что ей в тайге среди некультурных мужиков делать». Мы к ворчанию БЯП привыкли и только посмеивались, собираясь по вечерам и смотря вместе с ребятами что-нибудь не очень сложное из классики. Даже Славка с интересом наблюдал за героями комедий Шекспира или Мольера, так что претензии «потомственной интеллигентки» были безосновательны. Но она об этом не знала.

Если у нас жизнь шла довольно-таки размеренно и спокойно, то у Хаука с ребятами все складывалось иначе, и картинка получалась не очень веселой, особенно потому, что далеко не все можно было обсуждать открыто: мы созванивались по общей связи, а темы были точно не для посторонних. Но кое о чем мы с Лаки все же знали.

Еще во время первого нападения в городе произошли десятки аварий, ведь он пришелся на час пик, все дороги оказались забиты машинами. В первые минуты после установления блокады в автомобилях, и особенно в общественном транспорте, погибло больше сотни человек, около трехсот попали в больницы – и это еще очень повезло. После схлопывания подзон по линиям внутренней блокады от центра к границам прошел вал разрушений – от осыпавшейся штукатурки до серьезных трещин в стенах, а то и обвалившихся зданий. К счастью, при этом никто не пострадал: полоса сдвига оказалась не шире десяти метров, а в прилегающих к границам блокады зданиях людей не было. Зато слившаяся зона, раньше напоминавшая трехлепестковый цветок, теперь приобрела форму правильного круга, захватив еще некоторое пространство рядом с городом, что тоже привело к небольшим разрушениям. Раньше, как мне говорили, подобные эффекты никогда не наблюдались, все ограничивалось только временной материализацией иномирных зданий.

Гибель людей и небольшие разрушения оказались не самыми серьезными последствиями нападения. К физическим катаклизмам прибавились человеческие пороки и страсти. Кое-кто сошел с ума, и ладно бы просто бродил по улицам, разговаривая со своими видениями, так нет же: двое вполне спокойных и уравновешенных людей отметились жестокими убийствами женщин – до этого оба были латентными маньяками. Ну а с мародерами, этими обязательными участниками всех неурядиц в человеческом обществе, мы с Лаки столкнулись лично. Промышляли они не только и не столько на дачах, и среди них бичей и мелких преступников было не так уж много. Гораздо опаснее оказались тихие, незаметные горожане, которых еще за день до этого окружающие считали «подкаблучниками» и «слизняками». Такие люди вдруг словно «слетели с катушек» и в первую же ночь после первого сдвига пространства пошли громить магазины и склады, врываться в квартиры, а то и насиловать. Они не являлись маньяками и психопатами, у них просто оказались не развиты внутренние «тормоза» морали. До нападения таких людей сдерживал страх нарушить общественные нормы, теперь же он исчез, а накопившаяся ненависть к внешним рамкам, к «так принято» и «это стыдно» нашла выход, ведь кто что узнает? Подобных мародеров, конечно, было немного, но что это означает для трехсоттысячного города? Сотни человек, начавшие действовать тогда, когда остальные еще не пришли в себя от шока и не понимали, что вообще происходит. Многие горожане не верили, что подобное могут учинить их тихие и вежливые соседи, и именно из-за этого неверия пошли слухи о мародерах-параллельщиках.

К середине первого дня после нападения, когда мы с Лаки еще сидели на даче, горожане, опомнившись, стали создавать где официальные, а где и стихийные отряды дружинников, благо что, в отличие от дач, над городом не было непонятной долгой ночи с нереальной луной и начинался вполне обычный осенний день. Более сообразительные мародеры затихли, вернувшись в свои квартиры, застирав или выбросив драную и окровавленную одежду и ничем себя не выдавая: их потом несколько месяцев вычисляла милиция, а кое-кого вообще смогли поймать только через год-два после случившегося. Ну а подростковые банды и бичи еще несколько недель доставляли огромные неприятности дружинникам и патрулировавшим город военным и милиции. А потом прооизошло второе нападение, и все повторилось, правда в меньших масштабах – город был уже начеку. Наши ребята из отдела быстрого реагирования тогда очень помогли в охране близлежащих кварталов, да и само соседство с конторой отрезвляло людей, так что в округе особых эксцессов, к счастью, не было.