Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Все папки моего последнего шестого класса стояли в маленьком архиве под лестницей, потихоньку покрываясь плесенью. На фотографиях мелькали блестящие глаза, зубные шины и кошмарные стрижки десятилетней давности. Все были на месте, кроме Келли Дэл.

– Келли Дэл, – повторила миссис Коллинз, когда я снова поднялся к ней. – Странно, мистер Джейкс, но я не помню ребенка с таким именем. Были Келли Дэйлсон, но уже после того, как вы ушли, и Кевин Дэйл, за несколько лет до вас. Он у нас долго пробыл? Может быть, он учился у нас только временно, хотя я, как правило, помню…

– Это девочка. Она училась здесь года два.

Миссис Коллинз нахмурилась – мои сомнения в безупречности ее памяти показались ей обидными.

– Келли Дэл… Нет, мистер Джейкс, не думаю. Я помню почти всех. Я потому и сказала мистеру Пемброку, что эта штука нам не нужна. – Она пренебрежительно махнула рукой в сторону компьютера у себя на столе. – Вы уверены, что этот ребенок учился у вас в шестом классе? Может быть, вы знали ее в средней школе или где-нибудь… после? – Она поджала губы, спохватившись, что чуть не совершила бестактность.

– Нет. Я ее знал до того, как меня уволили. И познакомились мы здесь. Так мне, по крайней мере, казалось.

Миссис Коллинз поправила седые подсиненные волосы.

– Я, конечно, могу ошибаться, мистер Джейкс, – сказала она тоном, исключавшим такую возможность.

Архив средней школы подтвердил, что Келли Дэл никогда не существовало. Управляющий в трейлерном парке не помнил такой семьи: и его записи, и память свидетельствовали, что в трейлере, где, по моим сведениям, жили Дэлы, с 1975 года живет одна и та же пожилая пара. В «Боулдер дейли камера» не нашлось микрофильма об убийстве Патрисии Дэл, а звонки в Норт-Платт и Омаху позволили выяснить, что никто по имени Карл Римс за последние двенадцать лет там не подвергался аресту.

Я сидел на террасе своей квартиры, смотрел, как заходит летнее солнце за Утюги, и думал. Чувствуя жажду, я пил воду со льдом, и ее мне вполне хватало. В багажнике стоявшего внизу джипа лежал «ремингтон», в синем рюкзаке – револьвер тридцать восьмого калибра. Никогда в жизни у меня не было ни винтовки, ни пистолета.

– Келли, – прошептал я наконец, – на этот раз тебе удалось-таки убежать.

Я достал бумажник и посмотрел на единственную фотографию Алана, избежавшую Марииной чистки, – групповой снимок пятого класса, карманного формата. Потом спрятал фото в бумажник и отправился спать.

Прошли недели, миновало два месяца. Колорадское лето перешло в раннюю осень. Дни стали короче, но гораздо приятнее. После трех нелегких собеседований мне предложили обучать шестиклассников в частной денверской школе. Там знали мою историю, но, видимо, полагали, что я изменился к лучшему. Последнее собеседование состоялось в пятницу, и мне обещали позвонить завтра, в субботу.

Администрация сдержала свое обещание. Чувствовалось, что им приятно взять меня на эту работу – они, вероятно, понимали, что для меня это новый старт, новая жизнь. Мой ответ удивил их.

– Благодарю вас, но я передумал.

Я понял, что никогда больше не смогу учить одиннадцатилетних детей. Они все напоминали бы мне Алана или Келли Дэл.

После краткого молчания пораженный мистер Мартин, завуч, сказал:

– Это серьезное решение. Перезвоните нам в понедельник.

Я начал было объяснять, что решил окончательно, но вдруг услышал: Подождите до понедельника. Не решайте пока.

Я сделал паузу. Такое мысленное эхо уже посещало меня после расставания с Келли Дэл.

– Пожалуй, это неплохая мысль, мистер Мартин, – сказал я. – Я позвоню вам в понедельник утром, если не возражаете.

Воскресным утром я купил в табачном киоске «Нью-Йорк таймс», не спеша позавтракал, посмотрел одиннадцатичасовые новости на Эй-би-си. Дочитал «Таймс бук ревью» и уже за полдень спустился к джипу. Был славный осенний денек, и дорога до каньона Лефтхенд, а потом вверх по проселку заняла у меня меньше часа.

Остановив джип футах в десяти от заброшенной шахты, я сквозь листья осин увидел на синем небе самолетные следы.

– Малышка, – сказал я вслух, постукивая пальцами по рулю, – ты меня нашла один раз, и я тебя один раз нашел. Может, теперь сделаем это вместе?

Я чувствовал себя глупо, говоря вот так сам с собой, поэтому ничего больше не сказал. Я поставил джип на первую передачу и вдавил в пол педаль газа. Радиатор, задравшись, перевалил через кромку ямы. Я успел увидеть золотые листья и синее небо с белыми полосками, а затем черный круг заполнил все ветровое стекло.

Я обеими ногами нажал на тормоз. Джип качнулся, сдал назад, накренился влево и замер, правое переднее колесо зависло над ямой. Я с легкой дрожью подал его назад еще фута на два, поставил на тормоз, вылез и прислонился к машине.

Не так. Не теперь. Я не знал, мне ли одному принадлежит эта мысль, и надеялся, что нет.

Я подошел к самому краю, заглянул в яму и отступил.

Прошло еще несколько месяцев. Я согласился на работу в Денвере. Я люблю ее. Люблю быть с детьми, люблю быть снова живым. Оратор вновь обрел трибуну, но теперь стал поспокойнее.

Вот только дурные сны не дают мне покоя. Мне снится не Келли Дэл – мне снятся ее сны. Снится, что Карл приходит ко мне в мою комнатушку в трейлере. Снится, что я пытаюсь поговорить с матерью, а она курит и не слушает меня. Я хочу проснуться, и мне снится, что я просыпаюсь, но тяжелая рука Карла зажимает мне рот, и его скверное дыхание бьет мне в лицо.

Когда я наконец просыпаюсь по-настоящему, я чувствую себя ближе всего к Келли Дэл. Сидя на кровати, весь в поту, с колотящимся сердцем, я ощущаю ее присутствие. Мне нравится думать, что этими снами она изгоняет из себя дьявола, а мне предлагает давно желанные любовь и помощь.

Нельзя объяснить то чувство, которое соединило нас с Келли в последнюю ночь, проведенную нами в ее мире… в нашем мире. Я, кажется, назвал это слиянием галактик, и после мне доводилось видеть телескопические снимки этого явления. Громадные спиральные скопления из сотен миллиардов звезд проходят друг сквозь друга, гравитационные поля взаимодействуют и меняются навсегда, но слияния звезд, собственно говоря, не происходит. Это во многом совпадает с тем, что я испытал в ту ночь, однако не объясняет последствий. Необъяснимо сознание, что отныне и навсегда я стал другим, и чувство наполненности разумом, душой и памятью другого человека, необъясним конец одиночества. Никому нельзя рассказать, что во мне теперь не просто два человека, а четыре: мы двое и мы истинные, которые еще встретятся в том, другом мире.

Это не мистика, не религия. Не загробная жизнь – просто жизнь.

Объяснить я не могу. Но иногда на перемене, на площадке для игр, в теплый колорадский зимний день, когда солнце кажется осязаемым, а вершины Водораздела сверкают на западе, будто до них несколько ярдов, а не несколько миль, я закрываю глаза и вслушиваюсь в ветер за гомоном детей, и мне слышится эхо той отдельной, но равноценной реальности. Тогда все вокруг тоже становится памятью, эхом.