Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Доктор Холс снял перчатки, подышал на ладони, сжал ствол своего карабина калибра 30–06, почти с благоговением коснулся оптического прицела и снова натянул перчатки. Черт подери, вот так холод.

Доктор Холс сидел так уже добрых полчаса и подумывал спуститься с холма проведать Арта или кого-нибудь из ребят, когда услышал шорох. Он замер, затем очень осторожно поднял ружье. Ему показалось или на дальней стороне поляны что-то зашуршало? Вчера вечером Чарли заметил там оленя-самца с тремя отростками на рогах, а поскольку двое из компании уже разжились трофеями, возможно, друзья решили дать ему шанс.

Никакого движения. Спустя несколько минут доктор Холс расслабился.

Наблюдая, как первые солнечные лучи золотят кромки холмов, доктор обнаружил, что думает о доме, своем прекрасном доме, жене, которой мог бы гордиться любой врач, практике – в прошлом году почти шестьсот тысяч грязными, – об акциях, недвижимости, а еще о своей дочери.

Доктор Холс шевельнулся, чувствуя, как в паху растет возбуждение. Он попытался прогнать эти мысли, думать о пациентах, которым назначил на четверг, но затем махнул рукой и позволил фантазиям завладеть воображением.

Малышка Дженнифер. Она всегда была самой красивой из дочерей. Когда ей было три года, Дорис, его жена, отвела дочь на городской конкурс красоты среди детей. Дженнифер стала второй – первое место досталось девочке, сделавшей потом карьеру модели.

Доктор Холс радовался, что Дженнифер осталась в тени. Ее красота принадлежала ему одному. Три года прошло с тех пор, как он явился в спальню своего единственного ребенка с этим на уме: Дорис гостила у сестры в Торонто, а Дженнифер как раз исполнилось одиннадцать, самое начало взросления.

Боже, как она была хороша. Он застал дочь за приготовлениями ко сну, сорочка на голове, крохотные холмики грудей, соски, еле различимые на фоне розоватых кружков. Лобковые волоски еще не сформировались в треугольник – лишь легкий пушок над нежнейшей из всех вульв, которые ему довелось обследовать.

В вороте сорочки виднелись ее изумленные глаза. Доктор Холс стянул сорочку обратно через голову и приложил палец к ее губам, успокаивая дочь. Затем дотронулся до нее в других местах. Позднее у него вошло в привычку водить ее рукой там, где хотелось ему.

Для доктора это было игрой, и даже ужасающее чувство вины в первые несколько недель, толкавшее его к шкафчику с наркотическими препаратами, было частью игры. Как и держать в неведении Дорис, когда она вернулась из Торонто. Но главным стало предвкушение, откладывание неизбежного, недели, которые он провел в ожидании, пока уже больше не мог терпеть.

Дженнифер тоже принимала участие в игре. Поначалу она плакала, угрожала рассказать обо всем маме и учителям, но доктор Холс объяснил ей, что ждет таких девочек: приемная семья, публичное унижение, а еще та простая истина, что, если правда раскроется, никто не возьмет ее замуж. Сейчас, три года спустя и более чем через два года после того, как он впервые был с ней в гостинице на окраине города (предполагалось, что они в турпоходе), Холс знал, что Дженнифер не пугают эти ужасы. Она больше не верила в приемную семью.

Доктор Холс полагался на то, что стыд и привычка в конце концов заставят их обоих смириться с таким положением вещей. Так и вышло.

Сейчас у него встал при одной мысли. В последние недели Дженнифер запиралась на ночь в спальне, но доктор аккуратно взламывал замок. Вероятно, Дорис подозревала. Порой Холсу чудилось, что она знает , но Дорис ни за что не отказалась бы от своих привычек, порой весьма недешевых, к тому же видимость семейного благополучия всегда была для нее важнее правды. В последнее время она часто заговаривала о том, что скоро Дженнифер уедет учиться в университет. Доктор Холс благосклонно улыбался. За два с половиной года много воды утечет.

Доктор вытащил серебряную фляжку, которую медсестры подарили ему на сорокалетие. Дорогой подарок, но доктор привык брать фляжку на охоту. Он отхлебнул из фляжки. Лечи подобное подобным.

Что-то затрещало в кустах под ногами.

Доктор Холс привстал на колено, прижал карабин к щеке. На охоте он не любил суетиться – никогда не спускал курок, как делали Арт или Чарли, прежде чем увидит дичь.

Прекрасный самец с шестью отростками на рогах выпрыгнул на поляну, вскинул голову, и его черные глаза поймали солнечный луч.

Холс затаил дыхание и точным движением поднес карабин к плечу. Он сидел против ветра, к тому же олень не мог видеть его сквозь заросли. Отличная мишень на расстоянии двадцати ярдов.

Доктор Холс снял предохранитель и прицелился прямо в сердце оленя. Чарли будет рвать на себе волосы, что отказался от такой позиции.

Палец доктора начал давить на спуск, но внезапно что-то кольнуло его в шею. Он моргнул – насекомое и не думало улетать – и, придерживая карабин левой рукой и плечом, поднял правую, чтобы смахнуть мерзкую мошку.

Подушечки пальцев наткнулись на перья. Он вытащил дротик, мгновение разглядывал его и успел подумать, что более дурацкой шутки Рон еще не выкидывал, когда олень, напуганный чем-то, стрелой рванул в заросли.

Доктор Холс вскинул карабин, собираясь выстрелить наугад. Карабин был слишком тяжелым. Чертыхнувшись, доктор обернулся, собираясь высказать этому придурку Рону все, что он о нем думает.

Небо и земля закружились у него перед глазами, и доктор Холс рухнул лицом в заиндевевшую траву. Ружье выпало из внезапно обмякших рук. Он лежал, уткнувшись щекой в грязь, и мог видеть левым глазом только склон холма. Даже моргнуть не получалось. Боли не было, только слабое покалывание, но чувствительности доктор не утратил. Бога ради, он просто не мог сдвинуться с места!

«Кураре», – отозвалась медицинская часть его сознания. Или какой-нибудь транквилизатор для животных. Вероятно, последнее, потому что разум был тверд, а тело почти не утратило чувствительности. Это состояние продлится несколько минут, в крайнем случае полчаса. А потом Рону, Арту, или кто там придумал эту дурацкую шутку, не поздоровится.

Незнакомец в камуфляже вышел из-за деревьев в трех метрах выше по склону и наклонился над доктором Холсом. Доктор четко различил ботинки военного образца, часы на черном ремешке вокруг мощного запястья, камуфляжную куртку. Быстрый взгляд на лицо незнакомца оставил в памяти только блеск восходящего солнца на стеклах круглых очков.

– Это недолго, – прошептал незнакомец. – Твои приятели спустились в долину за холмом. Когда я закончу, мы позовем их.

Разум доктора Холса кружился, словно автомобиль на гладком льду. Какое-то безумие сродни фильмам ужасов, что крутят на кабельных каналах. У него не было врагов ни среди знакомых, ни среди коллег. Репутации доктора Джеральда Холса в местном сообществе можно было позавидовать. Ему хотелось прокричать это незнакомцу, предложить деньги, испробовать на этом мерзавце свои ораторские способности.