Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Читая о смерти Эммы Бовари, я поймал себя на мысли, что более страшной и тщательно выписанной сцены мне никогда не встречалось и вряд ли встретится, однако еще через несколько страниц ужас, который я испытывал, многократно усилился. Думаю, вы знаете, какие строчки я имею в виду.

«Вошел Шарль и, приблизившись к кровати, медленно раздвинул полог.

Голова Эммы была наклонена к правому плечу. Приоткрытый угол рта черной дырою выделялся на лице; большие закостенелые пальцы пригнуты к ладони; на ресницах появилась какая-то белая пыль, а глаза уже застилало что-то мутное и клейкое, похожее на тонкую паутинку. Приподнятое на груди одеяло полого опускалось к коленям, а оттуда снова поднималось к ступням. Шарлю казалось, что Эмму давит какая-то бесконечная тяжесть, какой-то невероятный груз».

В шесть утра, сидя в греческой кофейне на Среднем Манхэттене, я резко отодвинул чашку и привалился к пластмассовому столику, чувствуя, как от омерзения на лбу и над верхней губой выступили капли холодного пота. Это было куда страшнее всего, чем меня могли напугать Скипп и Спектор, а также все остальные авторы сплаттерпанковских ужастиков.

Это написал гений, чей взгляд на смерть был начисто лишен сентиментальности. И это была не просто смерть, не просто тлен, запах которого поднимался над страницами, но абсолютная, непоправимая и окончательная смерть персонажа более живого, чем многие мои ныне здравствующие знакомые. Страшнее некуда, подумал я, и опять ошибся. Самый большой кошмар ожидал меня на следующей странице.

«В девять часов снова пришел Омэ (все эти два дня он только и делал, что бегал по площади взад и вперед) и принес с собою запас камфары, бензола и ароматических трав. Кроме того, он захватил для устранения миазмов целую банку хлора. В этот момент служанка, г-жа Лефрансуа и старуха Бовари хлопотали вокруг Эммы, заканчивая ее одеванье; они как раз опускали длинную прямую вуаль, которая прикрыла ее до самых атласных туфель.

Фелиситэ рыдала:

– Ах, бедная барыня, бедная барыня!

– Поглядите только, – вздыхая, говорила трактирщица, – какая она еще хорошенькая. Вот так и кажется, что сейчас встанет.

И все три, нагнувшись, стали надевать венок.

Голову для этого пришлось немного приподнять, и тогда изо рта, словно рвота, хлынула черная жидкость.

– Ах, боже мой, платье! Осторожно! – закричала г-жа Лефрансуа. – Помогите же нам, – сказала она аптекарю. – Да вы уж не боитесь ли?»

Не знаю насчет аптекаря, но мне было страшно. Не притронувшись ни к кофе, ни к завтраку, я пошел по залитым дождем улицам, чтобы избавиться от тошноты и стряхнуть с себя ужас. В это время в Нью-Йорке бастовали коммунальщики. Жильцы домов и хозяева магазинов выставляли мусор прямо к бордюру, так что местами скопились кучи высотой в десять футов. Воняло омерзительно.

Уже не впервые я осознал, что Нью-Йорк – это труп, но лишь теперь рассмотрел под вуалью его лицо. Город был схож с Эммой Бовари: его смерть выглядела еще более чудовищной на фоне воспоминаний о ярком и жизнерадостном прошлом.

Возле отеля «Рузвельт» рабочие прочищали канализацию. Черная жижа с шумом вырывалась из темного шланга и стекала в канавы, заваленные мусором.

В той части Колорадо, где я живу, вопрос загрязнения окружающей среды не стоит так остро. После того как в 1974 году мы с женой перебрались к Передовому хребту Скалистых гор и стали жить неподалеку от Боулдера, мы часто заезжали на гору Флагстафф и смотрели оттуда на россыпь огней у подножия холмов, маленькие созвездия городков и деревень, соединенных лишь тоненькими нитями света – мерцающими точками автомобильных фар вдоль паучьей сети дорог.

Недавно мы со Стивеном Кингом и его женой Табитой ужинали в ресторане, расположенном примерно посередине Флагстаффа. Под нами в обе стороны, на север и на юг, сколько видел глаз, раскинулся почти сплошной ковер света. Темных пятен оставалось совсем немного, да и среди них кое-где проглядывал свет.

– Все изменилось с того времени, как я жил здесь в начале семидесятых, – сказал Кинг. – Люди размножаются и захватывают Землю, как раковые клетки. Это пугает.

Я кивнул в знак согласия и взялся за шоколадный мусс.

О раке я знаю не понаслышке. Мои отец и мать оба умерли от него; в последние полгода жизни и тот и другая сражались с болезнью.

Рак легких в терминальной стадии имеет особый запах. Вероятно, это связано с гибелью легочных тканей или с разрастанием опухоли, которая, подобно волокнистым корням, ширится и заполняет собой всю полость легких. Сидя на краешке больничной койки, я поддерживал отца за плечи, когда он кашлял и выплевывал маленькие серые кусочки легких. Этот запах я не забуду никогда. Как и запах в Копша-Микэ.

Отцовские плечи становились все более тонкими, острыми и хрупкими, и в конце концов я стал бояться, что сломаю ему кости, если сожму их слишком сильно. Отцу было всего шестьдесят. Не прошло и двадцати лет с тех пор, как он усаживал меня, тогда еще малыша, себе на плечи – самые крепкие, широкие и надежные плечи на свете.

За несколько недель до его ухода из жизни я и два моих брата возобновили поочередное дежурство в больничной палате – так же мы делали в последние месяцы отчаянной битвы, которую вела против болезни наша мать. Старший брат сидел с отцом с утра до трех-четырех часов дня, потом его сменял младший, а я дежурил у отцовской кровати с одиннадцати вечера до восьми утра.

Отец умер на рассвете, в 04:53. Незадолго до смерти, после двух суток в коме, он вдруг сел на кровати, открыл глаза и четким, ясным голосом произнес: «Согас». В его интонации я уловил некое предостережение. После этого он лег, закинул руки за голову, как обыкновенно делал, когда дремал перед телевизором, и снова заснул – теперь уже в последний раз.

Что хотел сказать отец, я не знал, не знаю и по сей день. Однако года два тому назад, будучи в лекционном туре, непроглядной дождливой ночью я ехал в Бостон на арендованном авто и обнаружил, что заблудился. Сперва я колесил по бесконечным улицам с ленточной застройкой, потом извилистыми путями оказался на темной окраине, где с угольно-черных деревьев капала вода, и наконец остановился перед дорожным указателем в надежде сообразить, как снова выехать на шоссе. Надпись на указателе гласила: «Согас. Население 25 110 чел.».

Я постарался унести оттуда ноги как можно скорее.

Из-за выбросов сажи большинство детей в Копша-Микэ страдает бронхитом или астмой, однако вовсе не респираторные заболевания почти наверняка сведут их в могилу в нежном возрасте. Эти дети умрут из-за высокой концентрации в почве свинца, кадмия и цинка.

В чикагском воздухе так много свинца от автомобильных выхлопов, что дети из квартир, предоставляемых по программе социального жилья и расположенных вблизи автомагистралей, демонстрируют более низкий уровень IQ по сравнению со сверстниками, живущими ближе к озеру. Впрочем, мозг даже тех детей, которые живут вдали от дорог, продолжает испытывать разрушительное влияние свинцовой краски, поглощенной ими в младенчестве. Смерть от отравления свинцом им, скорее всего, не грозит; в Чикаго более тридцати процентов детей из социальных многоэтажек не доживают до двадцати пяти лет, погибая в результате бандитских разборок или от наркотиков.