Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Сол Беллоу в одном из своих романов продвигал гипотезу, что отравление свинцом и другими тяжелыми металлами в конечном итоге приведет к уничтожению культуры. Эксперт, на которого делалась ссылка в романе, утверждал, что стремительный упадок Римской империи начался после того, как водопроводные трубы в системе акведуков стали делать из свинца.

В 1990 году я приехал послушать выступление Беллоу на книжной ярмарке в Майами. На творческую встречу с ним собралось столько народу, что мероприятие перенесли из университетской аудитории в церковь эпохи барокко, стоявшую через дорогу. Рассказ, который читал Беллоу, был блестящим и очень откровенным; речь в нем шла о сексуальном взрослении молодого чикагца в годы Первой мировой войны.

После чтений меня вместе с потоком публики вынесло на улицу; я стоял и ждал какой-нибудь транспорт, чтобы добраться до центра города. Организаторы ярмарки вывели из церкви Сола Беллоу в сопровождении небольшой группы известных деятелей культуры, и несколько мгновений мы с ним делили крыльцо у заднего входа. Подкативший за Солом новенький «олдсмобиль-силуэт» выглядел как один из автомобилей будущего, фотографии которых я семилетним мальчишкой наклеивал в свой альбом для вырезок. За спиной Беллоу, над его морщинистой шеей и головой в мягкой шляпе с плоской круглой тульей, по монорельсовой дороге плавно заскользил скоростной экспресс. Чуть южнее мерцали голубые неоновые контуры небоскреба, посылавшего в сторону залива лазерные сполохи. «Черт, – подумал я, – мне это удалось. Я попал в будущее».

Сола Беллоу засунули в минивэн, и я остался в одиночестве. На расстоянии нескольких кварталов вокруг меня не было ни машин, ни телефонных будок, ни круглосуточных магазинов. Мигала подсветка небоскреба, гудел монорельс, однако город казался обезлюдевшим, уничтоженным бомбежкой или катастрофой и таким же мертвым, как глаза Эммы Бовари. Проболтавшись по темной улице пятнадцать минут, я пошел назад, к церкви, и принялся молотить в запертые двери руками и ногами, пока меня не впустили и не вызвали такси до отеля.

Будущее – это, конечно, хорошо, но ходить по центру Майами после наступления темноты я зарекся.

Родители моей жены перебрались из Буффало, Нью-Йорк, в Колорадо около пяти лет назад. Тем летом мы, взяв с собой пятилетнюю дочь, поехали на восток, чтобы помочь им с переездом.

В южной части Буффало есть старый промышленный район под названием Лакаванна. Когда в конце семидесятых – начале восьмидесятых производство стали в Штатах окончательно сдулось, та же печальная участь постигла и Лакаванну. Теперь, проезжая по полуразбитой осыпающейся эстакаде, на протяжении пятнадцати миль путешественники видят заброшенные сталелитейные заводы, заросшие травой парковки на пять тысяч мест, лишь одно из которых занято «понтиаком» сторожа, отвалы шлака, груды металлолома и почернелые складские постройки с разбитыми окнами. Этот пейзаж тянется и тянется без конца. По сравнению с цифрами двадцатилетней давности население Буффало сократилось почти вдвое, однако здесь по-прежнему властвует разруха.

– Стоило бы продать эту землю какой-нибудь кинокомпании, – высказалась моя жена после десяти минут езды через царство ржавчины и запустения, – а потом взорвать.

– Уже, – отозвался я. В воздухе пахло застарелой гарью и чем-то еще, более жутким и зловещим.

Обоим моим родителям пришлось пройти лучевую терапию: матери – для лечения опухоли мозга, которая все равно ее убила, отцу – в борьбе с раком легких.

Для неизлечимо больных пациентов – по крайней мере, в последние месяцы их жизни – облучение и химиотерапия становятся куда более мучительными испытаниями, чем собственно болезнь. Всем известны эти побочные эффекты: выпадение волос, синяки под кожей, постоянная тошнота и рвота.

Когда я преподавал в шестом классе общеобразовательной школы, среди моих учеников была девочка, проходившая такое лечение. Кибела столкнулась с болезнью в пятом классе, а до этого занималась балетом. В шестом она по-прежнему была красива, хотя ее кожа так побледнела и истончилась, что выглядела почти прозрачной. На голове Кибела носила платок и снимала его только дома, в кругу родных, и в классе – среди друзей, ставших ей второй семьей. Ее победа над раком мозга казалась настоящим чудом, и летом после окончания учебного года, который мы провели вместе, Кибела вновь вернулась к занятиям балетом.

Она умерла в седьмом классе, весной, проведя последние несколько месяцев в страшных мучениях: боль не отпускала девочку ни на минуту. Но она не жаловалась. В балетном кружке, где занималась Кибела, к Рождеству специально для нее поставили «Щелкунчика»: в роли Клары она просто сидела на кушетке и наблюдала за остальными танцорами. Когда Кибела умерла, родители отказались от прощания в морге и устроили скромную церемонию дома. Младшие брат и сестра положили в гроб ее любимые игрушки, фотографии и снеки. Каждый день в одиннадцать часов мои шестиклассники устраивали «перекус», и каждый день Кибела приносила в школу бумажный пакетик с кукурузными чипсами. Перед тем как закрыть крышку гроба, ее мама и младший братишка Сэмми вложили в руку Кибелы тот самый пакетик.

Мой друг Алан работает в Национальном центре атмосферных исследований в Боулдере. Он одним из первых отметил влияние хлорфторуглеродов на озоновый слой. Еще в конце семидесятых он летал над Арктикой и Антарктикой на исследовательском самолете, брал пробы воздуха и пытался определить степень ущерба.

Не так давно одним зимним днем мы с Аланом покоряли Утюги – гигантские скальные плиты над Боулдером – и наконец поднялись над так называемым коричневым облаком, накрывшим Передовой хребет плотной пеленой грязи. Наши головы в буквальном смысле вынырнули из слоя смога, как всплывает с глубины на поверхность ныряльщик.

Расположившись на краю высокого утеса, мы ели сэндвичи и жареную картошку, и я расспрашивал Алана о работе. Выяснилось, что в последнее время он занят другими исследованиями, а проблему озоновой дыры отдал на откуп автоматическим спутникам и инженерам-статистикам.

– Будь я сторонником теории Гайи, – произнес Алан, – я бы сказал, что Земля как живой организм пытается излечиться от раковой опухоли при помощи высоких доз радиации.

Я проглотил кусок сэндвича и выразительно приподнял бровь:

– И что же это за раковая опухоль?

Алан улыбнулся, прислонился спиной к нагретому солнцем известняку и устремил взгляд на «коричневое облако», которое протянулось от вершины Пайкс-Пик в ста милях к югу до границы с Вайомингом на сто миль севернее.