Геннадий Тарасов - Седьмой принцип

Заняв позицию, ровно посередине одной из граней, если мерить по толщине, Лис развернулся и понесся навстречу вращению диска. Сопротивление многократно возросло и продолжало усиливаться дальше, но, стиснув зубы, он терпел и ждал лишь нужного момента. Это тянулось недолго, откуда-то из-под его ног, обгоняя, навстречу первому выплыло еще одно призрачное пятно. Проявился двойной стробоскопический эффект. Лишь только оба пятна совместились, возникло объемное изображение прохода – точно включилась голограмма. Она полыхнула ярко, проступила резко и контрастно, стала реальностью. Лис, резко бросившись вперед, проник в возникший перед ним портал. Проход, к слову, тут же за его спиной затянулся.

Он оказался в месте, которое узнал мгновенно, хотя бывал здесь всего несколько раз, причем последний – когда началась вся эта история. Помещение называлось Черной приемной, хотя правильней было называть ее черно-золотой, поскольку черный гранит стен поверху оторачивал тонкий золотой фриз. Тот же гибкий орнамент создавал изящную золотую паутинку на потолке. От ног его вглубь уходил, теряясь в сумраке и в пластике изгибов, коридор, незаметно, но неуклонно превращаясь в собственно лабиринт. За спиной, в проеме, перекрывая выход, точно набравший ход экспресс, повизгивало, поскрипывало, взревывало и подвывало полотно распластанного ураганом пространства. Опасаясь быть затянутым потоком, Фрюж сделал шаг вперед. Обратный путь был отрезан, он знал, что теперь – только вперед, сквозь путаницу и сумасшествие ходов.

Но приемная – она почему приемная? Потому что здесь встречался, принимался и внимательно выслушивался всякий посетитель, и здесь же ему, независимо от прежних заслуг и статуса, предоставлялась возможность поймать, фигурально говоря, удачу за хвост. Удача прилагалась. В смысле присутствовала. В смысле она и занималась приемом посетителей. Собственной персоной.

– Вот и ты, Фрюж! – раздался хриплый, грустный и несколько унылый голос, едва только Лис сделал шаг вглубь помещения.

Слева, под потолком, нависала над входом небольшая площадка, тоже из черного гранита и также отороченная золотом, честь по чести. На кафедре той, взгромоздясь, сидела синеперая птица, по размеру больше совы, а по виду – вылитый зимородок.

Он и был зимородком, с острыми крыльями, длинным клювом и коротким хвостом, но плюс к тому с явно выраженными проявлениями неопределенности. Релятивистскими, можно сказать, проявлениями.

Мало того что, не покидая рабочего места, он умудрялся появляться и здесь, и там, и вообще где вздумается. Так он еще и рыбку успевал ловить, естественно, с неизменным успехом, в мутной водице протекающей неподалеку реки Времени, в которую не уставал бросаться очертя голову. Кроме того, он имел обыкновение для собеседований принимать человеческий образ, столь же ему свойственный, как и птичий. Звали его Алкион, но это данное свыше имя сей зимородок не любил, считая высокопарным и не соответствующим его внутренней сути, и требовал к себе обращения простого – Дэдэ. Чем-то имя это было мило его сердцу, чем – никто не знал, этого и не требовалось. Но кто не выполнял условия и обращался к нему как-то иначе, например господин Удача, Алкион или даже Зимородок не мог рассчитывать на его благосклонность.

Но это еще не все, имелось и второе условие. Дэдэ любил комплименты. Их он просто обожал. Услышав подходящий, он становился мягким и податливым и был готов на все, чтобы сделать приятно сказителю комплимента, то есть принести ему удачу. И приносил, никто, как говорится, еще не уходил обиженным.

Однако и с комплиментом не все так просто. Он, во-первых, должен быть мужским. Строгим, и не льстивым, и возвышающим, а не унижающим. И, во-вторых, быть новым, прежде Дэдэ не слышанным. Сколь ни был комплимент приятен, повторений он не допускал. И не прощал. Каждому соискателю услуги давалось три попытки, только три, чтобы представить на суд Дэдэ комплимент достойный. Если все они оказывались неудачными, Дэдэ терял к посетителю всякий интерес, предоставляя самому выбираться из лабиринта. Что удавалось, как говорится, «не только лишь всем».

Подняв глаза, Лис увидел расположившегося на кафедре мужичка, невеликого росточком и склонного к полноте, с красными глазами и длинным вислым носом. Птичьего в его облике было немного, скорее что-то собачье. Красовался мужичок в форменном двубортном сюртуке, синем, с оранжевой вставкой на груди и двумя рядами бронзовых пуговиц. Голову его украшала такого же синего цвета фуражка с маленьким козырьком и кокардой. В правой руке человечек держал плоскую серебряную фляжку с отвинченной крышкой.

– Приветствую тебя, Дэдэ! – сказал Фрюж. – Что-то ты, по-моему, неважно выглядишь…

– Незачет, – ответствовал Дэдэ церемонно и обреченно. – Это и было, и не комплимент совсем. Тем более что я и сам знаю, какой у меня вид. А что бы ты хотел? Вечные сквозняки, сырость, жизнь, можно сказать, в подвале, без солнца и свежего воздуха. Дополнительного питания при этом, говорят, не положено! Хоть бы стерляжий хвост какой, так нет, не дают! Приходится самому поддерживаться чем придется…

Он отхлебнул из фляжки. Совладав с глотком, перевел дух и кивнул Лису:

– Ну, давай, что ли, попытку номер два. Что там у тебя?

– Погоди, погоди, – взялся остудить пыл и служебное рвение Дэдэ Лис, – не торопись. И вообще, то был не комплимент, а констатация факта. Кроме того, я здесь не на прогулке и не по делу даже.

– Это как же? – соорудил кислую физиономию Дэдэ.

– Я здесь во сне же, – пояснил свое состояние Лис. – Следовательно, на самом деле меня здесь нет.

– Здрасте, приехали, – не согласился Дэдэ. – Как это нет? Мы же с тобой общаемся, и нормально так, глаза в глаза. Мне, чтоб ты знал, без разницы, кто тебя сюда принес – Морфей, Эол, Зефир или кто-то еще. Правила одинаковы для всех, независимо от способа проникновения в лабиринт. Ты это знаешь. Разница существенна для посетителя, для тебя то есть, в каком виде ты сюда прибыл, в физическом или в каком другом теле. Разница в смысле последствий. Вот, конкретно в твоем случае, ты, если провалишь все три комплимента, останешься блуждать в лабиринте своих кошмаров, пока кто-нибудь тебя оттуда не вызволит или пока чудом не выберешься сам. На чудо, кстати, можешь не рассчитывать, поскольку сам знаешь, что дела твои швах и нет к тебе больше благоволенья на небесах и под ними его тоже нет. Но я, помня нашу старую дружбу, готов принять твое объяснение и не считать первую попытку попыткой. Хотя она таки да, попытка. Но – пусть. Давай, Фрюж, начинай, мне не терпится.

– О чем таком ты говоришь? – спросил, чувствуя, как сминается от тревоги душа, Лис. – Почему это мои дела швах? И насколько швах? И что вообще такое – это швах? Я ничего не понимаю.