Софи Макинтош - Исцеление водой [litres]

Слежу глазами за идущими передо мною сестрами. Шаги у них нетвердые – они явно еще усваивают страшную информацию, пытаясь понять, что для всех нас это значит. От страха я начинаю кашлять. Если мы сейчас где-то остановимся, то знаю точно, страх сконцентрируется у нас в суставах, наполнит легкие, и мы застрянем на месте и неминуемо погибнем.

Когда мы добираемся до комнаты Лайи, сестры по очереди заходят в ванную, чтобы хоть часть этой отравы выпустить из себя со рвотой, и, засунув пальцы в горло, склоняются над унитазом. Пока они это делают, я принимаюсь отмывать над раковиной руки. Вода сразу окрашивается кровью. Возле рта тоже застыло пятно, его я вытираю влажной салфеткой.

– Ллеу скоро выяснит, что я сделала, – говорю я, возвращаясь к сестрам в спальню. Обе уже сидят на постели, бледные и настороженные. – Надо решить, что делать дальше.

Мы можем убить его и сберечь тем самым себе жизнь.

Мы можем немедленно куда-то спрятаться, дав Ллеу возможность найти тело Джеймса и решить, что мы давно уже отсюда скрылись.

Можем, взявшись за руки, войти в океан и признать, что все кончено – полностью и навсегда.

Можем молить Ллеу о прощении, просить его защитить нас от тебя.

Можно нанести ему серьезные увечья, чтобы подчинить его себе.

А еще можно притвориться, что мы вообще тут ни при чем.

Можно его простить.

Перебирая возможные варианты, беру Лайю за руку. Я уже так давно не прикасалась к ней дольше чем на секунду. Пальцы ее заметно тоньше, нежели были когда-то, и совсем холодные.

– Он никогда нас не простит, – как можно осторожнее говорю я.

Повисает молчание. Лайя подносит руки ко рту и начинает обкусывать кожу у ногтей. Когда наконец опускает ладони на колени, пальцы у нее уже изрядно кровят. Сестра с удивлением глядит на них и отправляется в ванную, чтобы сполоснуть под краном.

– Мы просто вынуждены его убить, – говорю я тихо Скай, пока Лайя в ванной.

На меня накатывает невероятная усталость. Скай напряженно глядит на меня, однако согласно кивает. Я выкладываю на постель между нами свое оружие. Внезапно мне делается страшно: а как все это расценит Скай? Как примет то, что ей внезапно раскроется о нашей здешней жизни? Может, мне страшно потому, что она уже больше не ребенок? А может, она вообще идеально подготовлена к жизни в большом мире – к тому, что ты все это время для нас планировал?

Когда приходит Лайя, мы дружно обхватываем ее руками.

– Нет, – говорит она в испуге, – нет, нет, нет. – И пытается вырваться из наших объятий. – Я не могу.

– Это единственный способ, – уверяю я.

– Я люблю его, – бессмысленно говорит она.

– Без тебя мы этого не сможем сделать.

В тот день, когда я впервые поняла, что между ней и Ллеу что-то происходит, я сидела у окна, наблюдая за Лайей и мужчинами. Едва прикрытая одеждой, она устроилась между ними на пляжном лежаке. У самых их ног опасно посверкивала вода бассейна. Мужчины исторгали из своих ртов отравленные речи, нимало не заботясь о том, как это скажется на ней. Я еще тогда подумала: «Что же ты, сестра, ничего сама-то не предпримешь!» Села бы хоть под зонтик, по крайней мере! Или скрылась бы от них в воде. Или просто держалась бы от них на расстоянии. У меня даже руки задрожали, пока я за ними наблюдала. Совершенно непростительная беспечность с ее стороны!

Во всем, что касалось моей сестры, я всегда держалась настороже и чего-то ждала. В нас как-никак половина общей крови. Но даже до того, как я об этом узнала, я порой чувствовала себя ближе к тем пострадавшим женщинам, нежели прочая наша семья. Ведь мои ноги уже ступали некогда по их земле. Я боялась, что меня все равно уже не спасти. Боялась, что мне совсем немного надо, чтобы перейти за черту дозволенного.

Я представляла, как Лайя с Ллеу стоят лицом к лицу среди лесных деревьев, как ложатся вместе, где только найдут подходящее место. И меня захлестывала ревность – не из-за него, нет. Я завидовала тому, каково это, когда тобой любуются. Когда тебя познали. И я закрывала глаза, пытаясь на мгновение побыть в ее сознании и плоти, пытаясь разжечь дремлющую между нашими душами связь чем-то похожим на чувство вины.

Вот большой его палец у нее на скуле, ладонь прикрывает ей ухо. Над головой жизнерадостно щебечут птицы. Стрекот цикад, дальний шум моря, томительная жара. Ллеу спокоен. Он понимает, что если хочет подвигнуть ее к риску для жизни, то надо пойти на обольщение. Что надо просто все иначе осветить. Чтобы ее душа сама этого пожелала. Чтобы ее сердце стало предателем.

Но мы все в каком-то отношении предатели. Как-то раз Ллеу сидел рядом со мной и, улучив момент, когда никого в комнате не оказалось, положил мне руку на колено. Я сразу же убрала его ладонь, однако он положил ее обратно. Это была совсем не игра. Тогда я снова подняла его руку и со всей силы вонзилась ногтями. Его это, похоже, привело в шок. В его сузившихся глазах читалось, что он не из тех людей, что легко смиряются с неудачей.

После этого случая я стала держаться поближе к Скай, которую немало удивляло это внезапно повышенное внимание с моей стороны. Мне показалось, однажды я заметила, как он оценивающе поглядел на нее – цепко так скользнув глазами с головы до пят. Для меня этого было уже более чем достаточно. Впрочем, когда я велела Скай не оставаться с ним наедине, ее одна эта мысль привела в ужас. Лайя была единственная, которая ничего не боялась. Или, точнее говоря, она вообще была в силу обстоятельств человеком более храбрым, более отчаянным, и теперь я наконец все понимаю.

Теперь мне понятно, как все развивалось. Что мне еще оставалось делать, как не пассивно наблюдать, глядя, как в моих сестрах происходят необратимые изменения. Ллеу все держался поближе к Лайе, подглядывая за ней в вечерних сумерках, следя из окна, как мы делаем гимнастику. Реакция в ней пошла с самого его приезда. Этого было уже не избежать и не остановить.

А потом она ему наскучила. Я прямо чувствовала, как эта холодность исходит из него в палящем зное, когда он с заносчивой пренебрежительностью ложился загорать возле бассейна. Он начал отдаляться от нее, перестал на нее глядеть. Лайя вызывала к себе разочарование. Она была, как все другие женщины, нетерпеливой, нежной и ранимой. Ждущей, когда развеют в ее душе этот черный сгусток тоски.

Это вовсе не преступление – потерять интерес к женщине. Возможно, он даже и не понял, с какой жестокостью себя ведет.

Негодование пострадавших женщин, казалось, окутывало их извне. Это была ярость, переполнившая их нутро и выбившаяся наружу. Без этого они, наверно, даже и не выжили бы. Лично я всегда только приветствовала это – подобные проявления силы. Этот испепеляющий жар изнутри.