Райан Гродин - Город-крепость [litres]

– Здесь есть Кассиопея, – говорит Дэй. – Если прочитаешь эту книгу, наверху есть другие. Океанология, зоология, археология. Целая куча всяких страшных -логий. Хиро не мог определиться, кем хочет…

Предложение обрывается, увядает. Как поля папы после дней, недель без дождя. Я пытаюсь переворачивать страницы, ищу свой серп, но боль вновь вспыхивает под лопаткой. Заставляет стискивать зубы.

Дэй встаёт. Ножки стула едва слышно скребут по полу.

– Я попрошу медсестру зайти. Дать тебе обезболивающие.

Подталкиваю книгу со звёздными картами, и она сползает к здоровому, не пылающему огнём боку. Глаза слипаются, сдаваясь неизбежному сну. Ни разу в жизни я не чувствовала себя насколько, настолько уставшей. Но есть ещё один вопрос, который я так и не задала. Ещё один ответ, который мне необходим.

– Подожди… ты… ты видел Чма? Он в порядке?

– Чма? – Дэй замирает.

– Куэн отрезал ему хвост. – Вспоминаю нож. Гладкий, окровавленный обрубок хвоста Чма. И меня вновь охватывает злость.

– Ты убила парня за кота? – Моё сражение с Куэном кажется таким простым, таким жестоким, когда Дэй говорит так: парня за кота. Сердце за хвост.

Не самый равноценный обмен на этот раз.

Дэй тянется к двери, качает головой:

– Я не видел его.

Он уходит. Я пялюсь в угольно-чёрный потолок. Но вижу только остекленевшие глаза Куэна, смотрящие в пустоту. Возможно, он это заслужил. А возможно, моя рука просто соскользнула.

Но всё же он мёртв. Из-за меня.

Куэн мертв. А я жива.

Так откуда же ощущение, что это я что-то потеряла?

Я жду посла. Крики Синь звучат в голове, а «да» крутится на языке, наполняя тело искрами и вспышками, подобно фейерверку, который как-то раз наши соседи купили на новый год. Я никогда раньше не видела такого огня: вишнёво-красного, яркого-яркого, просто ослепляющего. Он был так прекрасен, словно не из нашего мира, и мне казалось, что даже это – слишком. Но тут фитиль кончился, и в ясное зимнее небо взметнулся белый хвост дыма. Ночную черноту заполнило множество цветов, я даже не могла назвать их все: следы сапфирового, алого, зелёного.

Зрелище было столь прекрасно, что я расплакалась.

И сейчас, когда дверь открывается, у меня к горлу тоже подступают слёзы. Внутри скопилось столько всего: страхи, потери, приобретения, невысказанные желания и моё «да», – они кружатся, вспыхивают и сверкают, как тот фейерверк. Невозможно держать всё в себе.

Но что-то странное есть в том, как посол входит в комнату, требующее тишины. Сегодня он выглядит ещё крупнее, неуклюжий в своём объёмном пальто. Ткань чёрная-чёрная, как медвежий мех. Я не вижу, что у него в руках. Но точно не цветы.

Нет ни слов приветствия, ни обычного кивка. Он подходит к столу и хватает вазу за край.

– Подходящих букетов не было, – кидает он мне через плечо. – А я хотел принести тебе что-нибудь особенное. Чтобы показать, как сожалею о случившемся…

О случившемся. Лучше бы он сказал это вслух, сказал, что сожалеет о моих синяках, а не приносил очередной дорогой подарок. Лучше бы придерживался привычного ритуала и пришёл с цветами.

Посол отступает от стола, и я понимаю, что он заменил пожухлые гвоздики неглубоким горшком. Над его песчаной почвой высится дерево. Не побег, а полноценное растение с ветвями, корой, листьями и корнями. Дерево, которое должно быть выше человеческого роста, сейчас не больше моей руки.

– Ч-что это? – Я мгновенно забываю о вертящемся на языке «да» и во все глаза смотрю на растение, пытаясь представить, как дерево удалось так уменьшить и заточить в горшке. Это магия, нечто невероятное.

– Кипарис. – Посол наклоняется, чтобы проверить листья, протирает их слишком осторожными ухоженными пальцами.

– Как… почему он такой маленький? – ощущаю себя глупо, задавая этот вопрос. Я никогда не видела кипарис. Большинство деревьев в нашей провинции исчезли задолго до моего рождения, были срублены и выкорчеваны, чтобы освободить место для рисовых полей. Может быть, все кипарисы такие крошечные, а я этого просто не знаю.

– Эта техника называется бонсай. Садоводы используют её, чтобы дерево не вырастало слишком большим и непослушным. Так их можно держать дома. Чтобы наслаждаться видом.

Я продолжаю смотреть на крошечное дерево. Пытаюсь представить, каким бы оно стало, если бы не было ограничено своим маленьким горшком. Если бы человеческие руки и секаторы не сдерживали его, постоянно подрезая.

– Цветов больше не будет? – спрашиваю я.

– Они же вянут, – говорит посол так, будто я сама не знаю. Будто это не моя комната наполняется сладким гниющим ароматом каждый раз, когда лепестки начинают увядать. – Я думал, ты оценишь более постоянный подарок.

Теперь мне нечего ставить на окно. Нечем предупреждать парня.

Мысль настигает меня – острая и твёрдая, – как камень, вылетевший из пращи. Это неважно. Не должно быть. Вскоре не будет этого окна. Не будет стен. И цветов пластиковой орхидеи, и кривобоких звёзд.

Стоит мне только сказать «да».

Посол прекращает поправлять дерево. Снимает пальто, пиджак. Он подходит к моей кровати. Толчок, сопровождающий соприкосновение его тела с матрасом, болью отзывается в синяке.

– Ты думала о моём предложении?

Да. Просто скажи это. Скажи и всё закончится.

Мой клиент сидит рядом, но я не могу оторвать взгляда от дерева. Крошечный горшок керамический, покрытый голубой глазурью. С тем же мягким отблеском, какой уличные фонари оставляют на лице парня за окном. Я ловлю себя на мысли: а волны такого же цвета?

Губы мои размыкаются, но вместо ответа с них срывается вопрос. Тот же, что и прежде:

– Вы возьмёте меня с собой к морю?

Посол хмурился. В такие моменты он не кажется красивым, как парень за окном. Морщины его становятся глубокими, предательскими.

– Лучше будет, если нас не будут видеть вместе на людях. Но не переживай. Ты даже не будешь никогда выходить из здания. Если так желаешь увидеть океан, ты сможешь любоваться на его кусочки с крыши, когда будешь выходить в сад.

– Его… его видно с крыш? – Эта мысль выбивает у меня из лёгких весь воздух. Мысль, что море всегда было так близко, всё это время, а я об этом даже не знала.

– Да. Сенг Нгои портовый город. Мы живём у самой воды. – Слова его вылетают быстро, щелчками. Как удары того давнего фейерверка. – Всё, достаточно чепухи. Какой твой ответ?

Волоски на коже встают дыбом от резкости в его голосе. Я ищу короткое да – то самое, что крутилось на самом кончике языка, жаждало освобождения, – но оно спряталось глубже. Неуверенное. Даже воспоминания о криках Синь не могут его выманить. Я не могу думать ни о бассейне, ни о саде на крыше, ни об изысканной еде, только об охранниках, которые будут стоять у дверей в квартиру. О том, что я никогда не буду выходить из здания. Возмжно, там не будет решёток, но с ними не будет и парня. Никого, кто пообещал бы свободы.