Орсон Петерсен - Работа над ошибкой [litres]

Мелания взглянула на Времянкина и таинственно улыбнулась. Она неторопливо подошла вплотную к мальчику и мягко коснулась его щеки тыльной стороной ладони.

– Есть у меня и другие слабости. Не такие вредные, – прошептала она.

Потом смочила кончиком языка свои морковные уста, отчего они заблестели на свету. В ее зеленых глазах заискрилось желание.

– У тебя гладкая кожа. Ты красивый.

Журавлева нежно поцеловала Времянкина рядом с уголком рта. Потом еще раз с другой стороны. Только она коснулась его губ своими губами, и в этот момент из другой части чердака донесся грохот. Эмиль и Мелания обернулись на звук. Через мгновение из-за угла вылетел голубь. Птица пролетела до окна и села на подоконник. Времянкин аккуратно убрал руку девочки от своего лица и отошел на пару шагов.

– Прости, но, кажется, ты перебрала.

Мелания уронила окурок на пол и придавила его сапожком.

– Мммм, – нараспев произнесла она. – Все с тобой понятно. За-ну-да. Можешь не рассказывать мне свою историю. Уверена, там сплошные сопли слабака. Хнык, хнык, хнык.

– Я и не собирался.

– Не важно. Мы с тобой не единственные в своем роде. К сожалению, есть и другие. Ты, кстати, первый музыкант, из тех, кого я, скажем так, обнаружила. Знаю одного спортсмена, одного художника и двоих программистов. Все, кроме художника, давно не дети. Да и ему уже шестнадцать. Есть наверняка кто-то еще. Я никогда не искала их специально. Просто искала себя, пока время позволяло. Думала освоить что-то еще кроме скрипки, а там были они. Уже состоявшиеся знаменитости. В итоге я быстро потеряла интерес к другим областям и сконцентрировалась на музыке. И на языках.

– А школа?

– Только музыкальная. Скажи, пожалуйста, на кой мне химия и остальная требуха? Все это я уже проходила. В той жизни мне это никак не пригодилось – пустая трата времени.

– А родители в курсе?

– Их уже нет – с шести лет живу самостоятельно. Но это не важно. Главное другое – мы все как один одержимы самореализацией. Жаждем успеха, согласен?

– Допустим.

– Ну и противная же у тебя манера вести беседу. Так и врезала бы.

– Что?

– Ничто. Я тебе тут глаза открываю, а ты – «допустим». Ты кем был раньше? Доктором философских наук, что ли?

– Да вроде нет.

– Вот опять. Ты что, не знаешь, кем ты был? Или ты, как Тюня-бакенщик?

– Кто?

– Тюня-бакенщик. Никогда не слышал такого выражения? Тюфяк? Простодыра? Не знаю, может, это только у нас так говорили…

– Ну, тюфяк слышал. Только я не тюфяк.

– Плевать. Видишь ли в чем дело… Ни спортсмены, ни ученые не являются моими конкурентами. Они не угрожают моему развитию. А ты – да. К несчастью для тебя, мы и по возрасту примерно совпали. Это значит, что ты будешь попадаться мне на глаза и на других конкурсах. Будешь отбирать мои шансы.

– Почему это: «к несчастью для меня»?

– Ты стоишь у меня на пути. Это плохо для тебя. Предлагаю отступить подобру-поздорову.

– Это угроза?

– Мммммм. Вообще-то да.

– А если я не отступлю? Что ты можешь мне сделать?

– Сломать что-нибудь. Например, ногу… Или руку. Или даже обе руки. Видел моего тщедушного аккомпаниатора? Он спорил со мной из-за материала. Этот идиот решил, что мне нужны его советы. Второй месяц в гипсе, бедняжка. Так что со мной лучше не ссориться.

– Я, пожалуй, рискну.

– Значит, будешь битым. Дело твое. Двое из Сумы.

Только Мелания произнесла это, как из темноты вышли те двое, которых Эмиль принял за телохранителей девочки. Они стояли, сунув руки в карманы своих кожанок, и смотрели на растерянного мальчика. Времянкин медленно пятился назад.

– Остановите его.

Двоица за один шаг добралась до Эмиля. Мужчина поднял ладонь и наложил ее на голову парня. Времянкин не мог сдвинуться с места. «Что у него за рука; ведь у него просто Минина и Пожарского рука. Как муху какую-нибудь прихлопнет», – вдруг вспомнил Эмиль слова Капитона из «Муму». Женщина, не вынимая рук из карманов, села перед Эмилем на корточки. Она смотрела в испуганные глаза мальчика через солнцезащитные очки.

– Имей совесть, убери их! – взывал Времянкин к Мелании. – Отпустите! – крикнул он и дернулся.

Но все было бесполезно. Его намертво прижали к месту.

– Сначала мне было сложно заставлять людей страдать, – прикуривая очередную сигарету, вступила Журавлева. – Потом я поняла, что совесть мучает только тех, кто считает себя хорошим. И как только ты решаешь, что не такой уж ты и хороший человек, бац, и все становится на свои места. Моментально все проясняется. С этой позиции мое поведение кажется абсолютно естественным. Это удивительно. Ты, наверное, считаешь себя очень хорошим? Лицемер. Врежьте ему, – скомандовала Мелания.

Женщина, размахнувшись, врезала Эмилю кулаком по лицу. Если бы не тиски, удерживающие его, удар сшиб бы мальчика с ног. От того, что Времянкин не мог упасть, было еще больнее. Он начал скулить и всхлипывать. И тут же получил резкий удар в живот. Его тело обмякло, и в это же время ладонь мужчины ослабила хватку. Эмиль упал на грязный пол, корчась от боли. На пыльные доски брызнули капли крови. Мальчик выплюнул зуб.

– Все, пожалуйста, больше не надо. Я понял. Сделаю все, что скажешь!

Женщина выпрямилась и уже собиралась обрушить на Времянкина подошву своей кроссовки, но Мелания остановила ее.

– Хватит пока что, – сказала она.

Женщина подчинилась. Журавлева подошла ближе к лежащему на полу мальчику и поставила свою ногу на его бедро.

– Другое дело, Эмиль. Этим ребятам трудно отказать, а? Еще один подарок Журавля. Очень полезный, как оказалось. А твой конек?

– Он только дает советы. И все.

– И все?

– Да, больше ничего.

– Ладно, ладно. Не волнуйся так… Завтра ты выйдешь на сцену и сольешь свое выступление. Сыграешь очень плохо. Будешь брать фальшивые ноты и сбиваться с ритма. Ты не должен набрать больше трех баллов. Понятно?

– Может, мне просто не приходить?

– Нет, ты придешь и опозоришься. В следующий раз, когда решишь поучаствовать в конкурсе, узнай сначала, нет ли среди конкурсантов меня. Если есть, даже не суйся. Ты понял?

– Да.

– Надумаешь ослушаться, эти ребята тебя из-под земли достанут. Они могут, уж поверь.

Мелания наклонилась и сняла булавку с рубашки мальчика. В это время на луну набежали тучи и покрыли мраком эту страшную сцену.

– Теперь это мой конек.

Она убрала булавку в карман пуховика, сняла ногу с Эмиля и отошла к деревянному столбу.

– Можешь проваливать.

Времянкин поднялся на ноги, вытер слезы и с поникшей головой поплелся к выходу с чердака.

– Сладких снов, красавчик, – пропела Мелания вслед уходящему мальчику.

Когда Времянкин вернулся в номер, он обнаружил входную дверь незапертой. Эмиль решил, что его сестра уже пришла со свидания. Он хотел броситься родному человеку на шею и разрыдаться от обиды, но в номере никого не было. Все лежало на своих местах. Так, как и до его ухода. Он понял, что сам, в спешке, оставил дверь открытой. Эмиль набрал полную ванну воды и сел в нее, обняв колени. Только сейчас он начал осознавать, что произошло. От злости и возмущения его мозг словно увеличивался в размерах и давил на детскую голову изнутри. Слезы брызнули из глаз мальчика. Он мог бы смириться с поражением на конкурсе и с тем, что путь в классическую музыку для него отныне закрыт. В конце концов, есть джаз – вотчина Эмиля, куда скрипачи, как правило, не суются. Но конек – это совсем другое. Это серьезная утрата, которая еще неизвестно чем аукнется. Эмиль вспомнил слова Василисы о том, что конек не должен попасть в чужие руки. «Он даже трех месяцев у меня не побыл. А я разогнался на тридцать с лишним лет. Не смог уберечь Мефистофеля. Самонадеянный дурак! Конец предприятия. Горе мне!» – мысленно сокрушался Времянкин. В этот момент из воды начал вырастать указующий перст, украшенный кольцом с синим камнем. Мальчик резко отпрянул и прижался к стенке купели. Рука вышла из воды до запястья и замерла. Эмиль узнал изящную девичью кисть Василисы. На поверхности взволнованой воды блеснул размытый лик царицы.