Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

Он вспоминает, как гас свет в лифте, говорит себе: наверное, во всем районе скачки напряжения, – но, вернувшись в зал, забывает об этом вовсе.

Бывают такие дни, когда совершенно невозможно заниматься. Мысли в голове скачут, как третьеклассницы, играющие в «классики», а толстый том «Воспоминаний старых подпольщиков» по-прежнему открыт на тюремных мемуарах Холодова. Все потому, что Лёля опять поругалась с Никитой. Что-то у них не ладится последнее время.

А как хорошо все начиналось год назад! Широкоплечий светловолосый красавец наконец-то обратил на Лёлю внимание – и уже через месяц они встречались. Лёля радовалась, что Никита не стал тратить время на долгие ухаживания, не ходил вокруг да около, как Глеб Пронько. Никита сразу пригласил в ресторан, подарил цветы, проводил до дома и прямо в подъезде прижал к исписанной хулиганами стене и впился в губы страстным поцелуем, да так, что, как сказали бы в инглийском романе, «девушка обмякла в его сильных руках».

Как Лёля была счастлива! Не каждой так везет – почувствовать себя героиней мертвой любовной книги!

Но последние месяцы все у них разладилось. Лёле даже кажется, что Никита стал заглядываться на других, в особенности – на одну рыженькую студентку с семинара профессора Гурвина.

Неудивительно, что я сегодня сорвалась, думает Лёля и тут – бух! – слышит громкий хлопок прямо над ухом и едва не подскакивает от неожиданности.

Оборачивается: ну, так и есть, это Глеб со всей дури брякнул на библиотечный стол пятый том «Истории Проведения Границ».

– Сдурел, что ли? – говорит Лёля.

Глеб сразу замирает, как кролик при виде змеи. У него такой смешной вид, что Лёля не может злиться долго.

– Извини, – мямлит Глеб, когда к нему возвращается голос, – случайно вышло.

– Я так заикой останусь, – говорит Лёля и придвигает к себе старых подпольщиков.

Холодов рассказывает про азбуку, которой пользовались герои Проведения Границ, когда их бросили в тюрьму и им оставалось только перестукиваться. В книге даже приведен шифр – словно кому-нибудь он еще может пригодиться.

Глеб нагибается к Лёле и шепчет:

– Я тебе принес… ну, что обещал.

Лёля оглядывается испуганно: не услышал ли кто?

Вроде никому нет дела: студенты и аспиранты сидят за столами, погруженные в конспекты и учебники.

– Спасибо, – говорит Лёля и царственно кивает Глебу.

Глеб, конечно, порывался проводить до метро, но Лёля сказала, что пойдет одна, – конечно, думала: вдруг Никита ждет где-нибудь по дороге, хочет помириться? Ведь началось-то всё с полного пустяка, с теории профессора Хвостенко, которого Никита любил за – как он это называл – парадоксальность мышления.

– На самом деле, никакого до Проведения Границ не было, – объяснял он на всю столовую. – Подумай сама: если не было Границы, то живые и мертвые были вместе и, значит, у живых, как и у мертвых, не было времени. Время было создано вместе с Границей. А раз нет времени, то нет до и после.

– Очень смешно, – сказала Лёля, – но только у нас множество свидетельств, что и до Проведения Границ время было. Есть летописи, воспоминания, рассказы об исторических событиях… да что я тебе говорю, ты и сам все знаешь. Мы это пятый год учим, в конце концов!

– Фальсификация, – ответил Никита, отправляя в рот кусок котлеты, густо политой соусом. – Все эти летописи и прочее были написаны уже после Проведения.

Лёля смеялась и отшучивалась, приводя довод за доводом, но Никита выдвигал один и тот же аргумент: это все ложь, обман и подделка. В конце концов Лёля не выдержала:

– Как ты можешь тогда заниматься историей, если не веришь, что она существует?

– А что, нельзя заниматься тем, чего не было? – ответил Никита. – Это как изучение народных сказок. Не обязательно верить в драконов, чтобы их исследовать. Да и вообще: если заниматься тем, чего не было, возможностей куда больше. Только недалекому исследователю нужен реальный, а не вымышленный объект изучения.

– То есть я – недалекий исследователь? – возмутилась Лёля.

В ответ Никита закатил глаза: Ну вот! Опять началось! – и, в самом деле, началось, потому что Лёля ненавидела эту презрительную гримасу, которая появлялась у Никиты всякий раз, когда Лёля хотела серьезно поговорить об их отношениях.

Сейчас, конечно, стыдно вспоминать, как смотрели на нее профессора всех пяти факультетов, когда она, накричавшись, выбежала вон из столовой, едва не сбив с ног старичка-профессора с матмеха.

Ну и что дальше? Теперь Никита разобидится, сам ни за что не позвонит, а Глеб будет увиваться вокруг, надеясь, что Лёля снизойдет до него.

Не дождется! Дружить с ним, может, и прикольно, но встречаться? Ни за что!

Впрочем, лучше бы Лёля дала проводить себя до метро: Никиты все равно нигде не было, а теперь, спустившись с эскалатора, она одна вышагивает длиннющим переходом, где в этот вечерний час никого больше нет.

Стучат каблучки италийских туфель, эхо гулко отдается от стен – Лёле кажется, даже громче обычного. Она останавливается, но за спиной еще несколько секунд отчетливо слышно цок-цок-цок. Лёля вздрагивает и оглядывается: нет, конечно, никого нет. Нервы ни к черту, думает она. Как сегодня в библиотеке-то!.. Чуть до потолка не подпрыгнула!

Лёля улыбается и, поправив сумку на плече, идет дальше. Цок-цок-цок тут же возвращается – теперь не только сзади, но слева и справа. Лёля снова замирает – на этот раз цоканье не утихает еще с полминуты, перемещаясь вокруг, словно беря в кольцо.

По спине ползет неприятный холодок, Лёля прижимает к себе сумку и бросается бежать – и тут цоканье окружает ее со всех сторон, будто несколько человек одновременно постукивают по полу, потолку, стенам…

Лёля останавливается, стук крови в висках не может заглушить неумолчное цок-цок, доносящееся уже со всех сторон, словно кто-то подает сигналы, выстукивает тревогу секретным шифром – тем самым, тюремным, дограничным.

Лёля зажимает уши руками. Я буду кричать, я позову милицию!

Нет, только не милицию, с ужасом понимает она. У меня же с собой… прямо в сумке…

Что, Глеб, не мог принести в другой день? Вот идиот! Кто его просил? Как знал, что мы поругались с Никитой!

И Никита тоже хорош! Профессорский сынок, любимчик! Ему-то легко нести всякую чушь, он и в аспирантуру по блату попадет! А Лёле приходится работать, даже не работать – вкалывать! Ее-то на кафедре за красивые глаза никто не оставит, у нее-то нет папы-профессора!

Как когда-то на турнирах об-гру, злость подстегивает Лёлю, придает силы. Лёля срывается с места и несется туда, где уже грохочет приближающийся поезд.

Но даже этот грохот не заглушает цоканья, щелканья, стука.

Возможно, когда-то на традиционном осеннем чаепитии действительно пили только чай, но сегодня от этой традиции осталось одно название. За много лет чаепитие превратилось в роскошное застолье: холодец, сервелат, десяток салатов, утка с яблоками и запеченным картофелем… ну и, разумеется, алкогольные напитки различной крепости, а вот под занавес – чай с яблочным пирогом, фирменным блюдом Маргариты Валентиновны, «тети Риты», жены Вениамина Алексеевича Гирша, бессменного главного редактора «Молодости».