Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

Тот самый серебряный нож. Им когда-то Ника убила Орлока – а теперь сама превратилась в нож. Лёва ищет взглядом Гошу, массивный пистолет «Хирошингу-2001», легко взять, трудно выпустить, точь-в-точь их дружба, началась давным-давно, а все крепче и крепче с каждым годом.

Лёва улыбается. Кто я?

Я – Лёва Столповский, мы с Мариной любим друг друга, мы дружим с Гошей и Никой. Мы должны быть вместе, какую бы форму ни приняли, во что бы ни превратились.

Мы друзья, и это главное.

Раскат грома доносится сразу со всех сторон – и со всех сторон на Лёву обрушивается дождь. Свеча гаснет, потом вовсе исчезает – вода, кругом вода, Лёва плывет, пошевеливая чешуйчатым хвостом, ныряет, погружается все ниже и ниже, устремляясь туда, где сквозь зеленоватую толщу воды светится на самом дне золотое кольцо. Это Марина! – догадывается Лёва и принимается что есть сил работать плавниками. Сияние кольца все ближе, но тут справа щелкает клыками огромная пасть – Лёва едва успевает увернуться.

Акула? Акула со щупальцами? Спрут с зубами? Кем бы оно ни было, оно снова атакует, и Лёва – остро заточенный скользкий гарпун – врезается чудовищу в бок. Раненый монстр падает в бездну, унося с собой застрявшего в ране Лёву вниз, в кромешную тьму, в подводное безмолвие…

Пузырьком воздуха Лёва вырывается из пробитой брюшины, колышущимся шаром поднимается, быстрее и быстрее, вот уже пробивает поверхность воды, устремляется к небу, огромный воздушный шар… нет, дирижабль, что парит средь пушистых облаков, уже совсем от них неотличимый, он сгущается, темнеет, превращается в тучу, проливается дождем, миллионами дождевых капель летит вниз, к огромному размокшему полю, где друг против друга замерли две армии, готовые к битве.

На вороной лошади Лёва мчит во главе отряда. Флаг развевается за спиной. Горн трубит атаку. Враги ближе и ближе, всадники несутся во весь опор, впереди на огромном белом коне высокий длинноволосый командир. Лёва отпускает поводья – кентавру не нужны поводья, – скидывает с плеча ружье, целится, стреляет… жалящей пулей несется навстречу врагу, прямо в стальной доспех, подменивший лицо, в металлическую маску, пуленепробиваемую сталь. Врежешься – распадешься на части, расплющишься, точно ком пластилина, брошенный на асфальт с балкона многоэтажки.

В последний момент Лёва замечает в доспехе смотровую щель, мелкой мошкой протискивается внутрь, бьется, жужжа, между теплой щекой и холодным металлом, ищет, куда ужалить. Взлетает выше, зависает, едва шевеля крыльями, напротив огромного влажного глаза, смотрит в магический шар, окаймленный ресницами…

И в глубине видит замершего на пороге класса рыжеволосого очкарика со школьной сумкой через плечо.

В глазах друг друга вы узнаете свое подлинное отражение, звенит у Лёвы в ушах.

– Марина? – шепчет он. – Как я мог тебя не узнать?

И вот Лёва и Марина стоят плечом к плечу посреди кипящей битвы – а рядом Гоша с Никой, значит, они снова вместе! Враги надвигаются – странные существа родом из кошмаров и страшных снов, безумная помесь рептилий, птиц и хищников; копий, дротиков и пик; заржавленных механизмов, орудий пыток, машин смерти. Они не похожи на людей – ни на живых, ни на мертвых, у них нет лиц и слишком много конечностей: а если у кого-то по две руки, то над ними шипят три змеиных головы, а из четырех ног одна – старый обрез, плюющийся огнем.

Здесь можно увидеть все, думает Лёва. Все, что может присниться, все, что можно придумать, и то, что придумать нельзя, а можно лишь описать словами… точь-в-точь как несуществующие числа, о которых говорил Вольфин.

Глубинные миры – обиталище абсолютной математической абстракции, думает Лёва, но мысль эта непрочна, как пузырек в пивной пене… мгновение – и она лопнет, исчезнет без остатка.

Лёва превращается в меч – и рубит металлическую плоть; он превращается в орудийный ствол – и извергает огонь; он превращается в копье – и втыкается в огромный немигающий глаз, семенящий на тонких паучьих лапах. Но враги меняются так быстро, что уже непонятно, чем их встретить. Это как игра в камень-ножницы-бумага, только противник может передумать, а ты – нет.

Враги – упавшие на землю, разрубленные на части – восстают из праха, собираются в новых, еще более диких комбинациях. Птичий ключ на танковых гусеницах, клубок змей, заменяющий голову восьминогому тигру, ржавый арбалет на страусиных ногах, стреляющий металлической саранчой прямо Лёве в лицо…

Ну что же, думает Лёва, мы уже и так продержались дольше, чем обещал нам этот зантеро! И мы будем стоять насмерть, намертво, несокрушимо, недвижимо, неколебимо как скала. Как древние базальтовые плиты, как огромные камни!

И посреди бурлящего хаоса четверо друзей замирают исполинскими валунами, застывают неприступной крепостью, возвышаются над битвой, опершись друг на друга.

Волна за волной накатывают чудовища – и, разбиваясь, отскакивают. Краткий миг триумфа, летучая надежда на победу… но поверхность камней покрывается трещинами, пестрит мхом и лишайниками, становится мягкой и пористой… на глубине ничто не может удержать форму, сохранить себя, противостоять хаосу…

Мы проиграем, понимает Лёва, в этой битве невозможно победить.

И тут у него за спиной, в центре квадрата, образованного четырьмя распадающимися плитами, раздается хлопок – а потом над ними поднимается сияющий шар, сгусток слепящего света… мгновенная вспышка выжигает все вокруг, разгоняет армию монстров, обращает их в пепел и черный дым, а они четверо – Лёва и Марина, Гоша и Ника – вдруг обретают свой привычный облик и, взявшись за руки, становятся в круг, а в центре – мерцающая, закутанная в плащ фигура. Знакомый голос говорит:

– Мне кажется, я вовремя.

И Гоша даже не успевает со своим «Ух ты!» – а Лёва уже понимает: это Ард Алурин снова их спас.

Все пятеро не то сидят, не то парят в воздухе. Их окружает ровное белое сияние, они как будто внутри светящегося шара.

– Здесь мы в безопасности, – говорит Алурин. – Можно даже разговаривать и сохранять привычную форму: этот свет экранирует нас от хаоса глубинных миров.

– Это ваше изобретение? – спрашивает Ника.

– Не совсем изобретение, я только придал этому форму, – отвечает майор Алурин. – Это было здесь до меня. Здесь существует все.

– По крайней мере, всё, что можно помыслить и описать, – добавляет Лёва.

– То, что мы не можем помыслить и описать, наверное, тоже существует, – отвечает Алурин, – но оно нам недоступно.

– В этом и есть смысл изобретения, – говорит Лёва. – Помыслить, описать и, тем самым, вызвать к жизни.

Если это, конечно, жизнь, договаривает про себя Гоша. Ему не хочется думать о мире снаружи светящегося шара, где на бескрайнем поле битвы, убивая врага за врагом, он искал Нику, но нигде не мог найти. Кровь запеклась на его одежде и капала с желтых клыков, металлический клюв исторгал гортанные крики, когти вгрызались в чужую плоть, а четыре пары глаз тщетно шарили вокруг в поисках Ники.