Елизавета Сагирова - Запад

— Почему бы вам не оставить в покое и меня, и Бранко, и Яна? Ваш сын уже взрослый, он сам может решить, где и как жить!

Это подействовало. С жабьего лица Бурхаева слетело равнодушие, он повернулся ко мне, злобно сузив глаза:

— Решать, где и как жить, украв мои деньги?! Бросив и опозорив семью ради шлюхи?! Да я вас, щенков, всех одной кучей в асфальт закатаю, а сверху танком проедусь!

— Вы всё равно их не найдёте! — я сменила тактику. — Я ничего не поняла в этой записке, не знаю, где они!

Бурхаев дребезжаще рассмеялся.

— Не ври, пройдоха. Я же видел, как ты из леса вышла — улыбалась до ушей, цвела и пахла. С чего бы? Так что всё ты поняла и всё мне расскажешь, не сомневайся.

Я хотела промолчать, но не смогла. Почему-то хотелось разговаривать с Бурхаевым, это казалось безопаснее молчания.

— Отпустите хотя бы Бранко! Он здесь ни при чём.

— Ну, нет, вот он-то мне в ближайшее время как раз очень пригодится, — при этих словах отец Яна усмехнулся так зловеще, что я не нашлась с ответом, и остаток пути мы проделали в тишине.

Солнце уже успело подняться в зенит, когда машина привезла нас к воротам очередного роскошного особняка. Но, если дом Роба-Романа походил на белоснежный дворец, то здесь был скорее готический замок. Строение из тёмного камня с узкими высокими окнами, в окружении тенистых деревьев и глухого металлического забора.

Меня выволокли наружу, щурящегося от света Бранко извлекли из багажника.

— В подвал их, — распорядился Бурхаев, направляясь к дому. — Я сейчас подойду.

Так я и оказалась в подвале с единственным крохотным окошком под потолком, с наваленными у стены деревянными поддонами и двумя ржавыми железными стульями, о предназначении которых узнала незамедлительно. К ним бравые ребята пристегнули нас с Бранко наручниками, так что скованные руки оказались за холодными и твёрдыми спинками стульев.

Бурхаев не заставил себя ждать. Спустился вниз, уже переодевшийся из брюк и рубашки в лёгкий спортивный костюм со шлёпанцами на босу ногу. Вид его был бы совсем домашним и безобидным, не окажись в руках подозрительного предмета — чего-то, напоминающего плойку для завивки волос, которыми пользовались девушки в Оазисе, только с деревянной ручкой и загнутым металлическим концом.

Поймав мой настороженный взгляд, Бурхаев улыбнулся и поднял предмет перед собой, демонстрируя нам с Бранко.

— Паяльник. Вещь полезная во многих случаях. В нашем — так просто незаменимая.

Я посмотрела на Бранко и увидела, как сильно и резко он побледнел, что было заметно даже в тусклом свете единственной горящей под потолком лампочки.

Бурхаев подключил паяльник к незаметной розетке в стене, поднёс к ладони, удовлетворённо кивнул, положил на пол.

— Пошёл процесс. Пожалуй, приступим.

Остановившись перед моим стулом, он неторопливо извлёк из кармана Яринкино письмо и зачитал вслух:

— «Найди того, кого ты встретила в лесу, когда потеряла планшет, того, кто поймал, но отпустил нас ночью у церкви». Значится, первый вопрос на повестке дня, милая — о ком здесь идёт речь?

Я не ответила: глядела на стену, в щель между кирпичами, где зияла темнота. Как здорово было бы стать вдруг совсем маленькой, такой, чтобы можно было спрятаться в любом месте, убежать через любое отверстие…

Бурхаев не разозлился на моё молчание. Деловито вернулся к паяльнику, приподнял, подержал рядом ладонь.

— Пусть ещё нагреется, пожалуй. Так что скажешь, расписная? Кого ты должна найти?

А поскольку я снова не издала ни звука, кивнул своим молодчикам, замершим у противоположной стены.

— Освободите-ка нашу гостью от лишней одежды, скоро ей станет очень жарко.

Из одежды на мне не было ничего лишнего — только платье и тонкая сорочка под ним. Платье мне в четыре руки разорвали до пояса, спустили вниз, оголяя плечи и руки до локтей. Сорочку не тронули, хоть от неё, полупрозрачной, толку почти не было, она не защищала ни от подвальной сырости, ни от чужих взглядов.

Бурхаев сморщился.

— Кожа да кости. И что в тебе Доннел нашёл, не понимаю. Так о ком идёт речь в записке твоей подружки?

На этот раз я ответила, просто промолчать силы воли уже не хватило.

— Не знаю. Я не поняла.

Отец Яна расстроенно покачал головой. Нарочито медленно приблизился ко мне с паяльником в руках, поднёс его к моему лицу, и я, почувствовав жар, инстинктивно подалась назад, вжалась в спинку стула.

— Придётся тебе срочно учиться понимать зашифрованные послания, — с притворным сочувствием в голосе вздохнул Бурхаев. — А я тебе в этом помогу.

Он зашёл мне за спину, замер там. Я тоже замерла без дыхания, каждый миг ожидая жалящего прикосновения раскалённого металла к коже. Но вместо этого вдруг почувствовала, что мне осторожно, почти нежно расплетают косу. Замерла, съёжив плечи.

Волосы, ещё пахнущие ароматным, наверняка очень дорогим шампунем из ванной комнаты Роба-Романа, рассыпались по моим голым плечам. Бурхаев погладил их, перебрал пряди пальцами.

— Распустила косы русые берёзонька русская, — пропел он неожиданно приятным баритоном. — Ах, берёзонька, осень близится, косы русые опалит…

Неожиданно раздался тонкий треск, резко и неприятно запахло палёным. Я дёрнула головой, пытаясь обернуться, но пальцы, только что нежно ласкавшие мои волосы, вдруг сжали их в кулак, с силой натянули, заставив меня вскрикнуть. Треск и запах усилились, потом коже головы стало горячо, и я, наконец, поняла, чем занят Бурхаев.

Это было не очень больно. Волосы от паяльника не загорались, скорее, тлели по всей длине, но сразу гасли, добираясь до корней, лишь на миг обжигая. Бурхаев брал одну прядь, подносил к паяльнику, держал, пока она не начинала трещать, искря и скручиваясь спиралью, потом переходил к следующей. Никаких вопросов он больше не задавал, полностью посвятив себя процессу. Я тоже молчала, сжав зубы. Только Бранко на соседнем стуле едва слышно процедил:

— Говнюк…

Бурхаев не ответил, но, как выяснилось дальше — запомнил.

Волос у меня на голове было не сказать, чтобы очень много, но всё-таки шевелюра за два года в Оазисе, на хорошем питании да при уходе, выросла приличная, и терпения у отца Яна хватило от силы наполовину. Напоследок дёрнув меня за остатки волос так, что моя голова запрокинулась назад под немыслимым углом, а из груди вырвался вопль, он с усмешкой спросил:

— Ну, как, мозги прочистились немного? Догадалась, о ком идёт речь в письме?

— Нет! — выплюнула я, чувствуя, как горит кожа головы, и вдыхая запах собственных палёных волос. — Не дождёшься!

Не помню, правда ли я тогда думала, что смогу выдержать пытки, как выдерживали их святые мученики? Вряд ли. Кажется, я вообще ни о чём не думала: эмоции вытеснили мысли. Но, возможно, какое-то время я бы и продержалась, недолго, но продержалась на одной ненависти. Только Бурхаев не стал меня пытать. Он поступил хитрее.