Валентин Тарнавский - Цвет папоротника

И Фома ощутил удивительный покой. Можно ли сердиться на собственное сердце, когда оно болит, раздваиваясь? И он с неизведанной смелостью решил: пусть Незнакомка посидит тут до вечера. А там посмотрим. Он запер свою невесту вместе с котами на три замка.

Водянистый опаздывал на кафедру. Он бежал по улице, расталкивая закутанных прохожих, выдыхая клубки пара, и его душа опережала тело. Пухлый портфель с папкой оттягивал руку, будто там лежал украденный на стройке кирпич.

Свою диссертацию мудрый Фома строил так. Пригнал бульдозер и расчистил квадрат. Натаскал на площадку железобетонные блоки из чужих книг и начал выкладывать. Старая панель, тонкий слой собственных чернил. Снова чужой кирпич. Вот тут поплюем, а тут подмажем. День за днем, этаж за этажом, абзац за абзацем. Его типовая диссертация хорошо вписывалась в микрорайон точно таких же. Он не так глуп, чтобы придумывать воздушные замки. Водянистый прекрасно знал, что главное в диссертации — это длинный список литературы в конце. Естественно, чем шире основа, тем выше пирамида.

Стандартная? Пустое. Век такой: стандартизация и унификация. Время одиночек в науке миновало. В научных подразделениях нужно шагать в ногу, скосив взгляд на грудь четвертого человека. Выскочки не нужны. Так думал Фома, когда его начинали тревожить сомнения, есть ли у него талант. Он ведь бездарность.

Так что из этого? Он уже был на седьмом этаже, а где-то далеко внизу ездили на заводы, устанавливали психологический микроклимат в коллективе его умные однокурсники, хотя сами грызлись в тех лабораториях из-за премии за малую механизацию. Спорили на ножах, кто лучше знает человека: психология или литература, а он, глупый Фома, над которым все смеялись, потихоньку лез на четвереньках на неприступную гору, осмотрительно обминая колючие тернии, и уже видел снежно-белую вершину карьеры, вот-вот намереваясь ухватить свои кандидатские рубли.

Запыхавшийся, обливающийся потом Фома прыгал вверх через три ступеньки. Его кнутом хлестал по спине последний звонок. Такого еще не случалось. Всегда и всюду он занимал очередь до восхода солнца: за керосином, за наукой. Такая уж у него была мудрая повадка. И вот сегодня опаздывал.

Перед самой аудиторией Водянистый закутал горло шарфом, пощупал миндалины, жалобно сморщился и просунул голову в дверь. Кворум был полный. Фома осмотрелся внимательней — его постоянное место возле профессора Забудько уже было занято. На том месте именинником восседал аспирант Груенко.

Водянистый ужом проскользнул к ближайшему свободному стулу и присел на краешек. И все осуждающе оглянулись на него. Даже портрет основателя эмбриональной психологии, отпечатанный офсетным способом, нахмурил лохматые седые брови. Факультетские дамы стали сразу тыкать в Фому пальцами и перешептываться. Так, по крайней мере, ему показалось.

В детстве он любил повиснуть на ветке головой вниз и теперь часто видел мир именно так — наоборот. Все эти неопределенные улыбки и перемигивания репьями липли к его костюму-тройке. Фома сжался в скромный тряпичный узелок. А что, как Роза Семеновна успела позвонить сюда и все уже знают про его «невесту»? И его репутация борца за моральную чистоту дискредитирована? Ага, нам вычитывал, а сам такой, сам не без того — будут потирать руки злопыхатели. А ночью измажут дверь квартиры дегтем. Аспирант же Груенко, сам известный бабник, немедленно настрочит докладную в ректорат.

Водянистый горько пожалел, что ввязался в ночное происшествие. Он еще ничего не приобрел, а уже что-то потерял. Штатное место ласкового теляти, которое моментально занял его альтер-эго, пролаза и подхалим Груенко. Теперь тот молодцевато подкручивал черненькие, словно у пикового валета, усики и подмигивал Водянистому. Мол, что с воза упало, то пропало.

Фома насторожился. С кафедры слышался едва уловимый треск. Еще казалось, была крепка старая льдина, еще гладенькой была поверхность, но где-то в верховьях уже зародилось могучее весеннее научное течение, грозя смыть с насиженного места неосмотрительного рыбака. Это свежее течение набирало силу, катило высокой волной, отбрасывая прочь жестяные, стандартные, склепанные из краденных у государства материалов — балок, реек, кирпича — сарайчики диссертаций, которые их владельцы спешно возвели на кисельных берегах. Уже становились на стражу санитарные кордоны, уже качало застоявшиеся в портах, поросшие ракушками корабли докторских, уже, закатав штаны, трусили прочь первые неудачники, но Фома об этом не знал. Он опоздал на кафедру, а прочитать утренние газеты не успел.

Зато об этом первым дознался Груенко, который во что бы то ни стало должен был перескочить брод, пока мощное течение не достигло этих мест. Поэтому, когда у профессора Забудько от собственной речи запершило в горле, Груенко, а не Фома быстро налил в стакан принесенную из дома пепси-колу. Когда упал на пол красный карандаш, именно Груенко, а не Фома дополз до него под столом первым. Когда профессор оглушительно чихнул, то Груенко, а не Фома сладко пропел: «На здоровьичко!» Уничтоженный Фома с какой-то туманной высоты смотрел на все это, и сложные чувства бурлили в нем. Легкая тошнота подступала к горлу. Нет, это ночное приключение совсем выбило Фому из седла.

Не следовало ему сегодня высовываться из дома. Сегодня он не боец. Водянистый покорно, тупо слушал, как профессор Забудько со справедливой тревогой говорил с кафедры о том, что отдельные молодые научные работники думают, будто ухватили бога за бороду, хотя их труды весьма сомнительны по научной ценности. Начинают регулярно опаздывать, не уважают старших по научному званию, не отдают все свое свободное время науке, а пускаются в рискованные приключения — вот тут Фома и почувствовал, что здоровая руководящая рука крутит его за красное ухо и тычет носом в манную кашу.

— Диссертация Водянистого…

— Серая, водянистая, — одними губами пролепетал Груенко.

— Абсолютно серая и водянистая, — громко продекламировал Забудько. — И мы хорошенько подумаем, кому предоставить право первоочередности при защите. Нам есть из кого выбирать. И конъюнктурные, шаблонные работы, где нет ни одной мысли, на нынешнем этапе не пройдут. Обществу нужны оригинальные, талантливые работы. Локомотивы науки. А термитов у нас достаточно, — кончил профессор и ласково погладил аспиранта Груенко по голове.

Или это Фоме показалось. Он все теперь видел, все понимал. Ему стало тошно. После заседания он снова не успел подать пальто профессору и вручить инкрустированную палочку.

— Не переживай, — кинул ему на ходу осчастливленный Груенко. — Теперь я первым буду защищаться, а у тебя будет достаточно времени.