Александр Михайловский - Отцы-основатели

Но особо впечатлились отнюдь не французы (которым было с чем сравнивать), а местные Лани и полуафриканки. Им новое жилище казалось чем-то вроде райских чертогов, причем эти чертоги выросли из самых обычных материалов старанием их же собственных рук. Вот где настоящее чудо из чудес, а вовсе не блестящие дверные ручки и шпингалеты. Придет время, и Сергей Петрович научит их делать и не такие красивые вещи. Не может не научить.

Если внутри Большого Дома ощущалась жара и сырость, то снаружи властвовала промозглая осень, с ее холодными нудными дождями. Температура воздуха колебалась от нуля градусов ночью до плюс восьми днем, при этом имея тенденцию к понижению, и ночной дождь уже не раз оборачивался мокрым снегом. В связи с этим Сергей Петрович распорядился, чтобы пристроенный к одной из четырех дверей Большого Дома большой навес для лошади и ее жеребенка, обшили внахлест двойным слоем горбыля и превращен в конюшню-псарню-птичник и гараж одновременно. Единственное исключение планировалось сделать для кошек, которым пребывание в доме, а особенно в его подвале, разрешалось в любое время суток. Подходило к концу и строительство теплицы, порученное французам – по крайне мере, печь в ней топилась и несколько девочек уже готовили рассаду к высадке.

Пройдет всего несколько дней и племя Огня окончательно переберется на зимние квартиры, вслед за береговым лагерем, забросив еще и промзону, теперь предназначенную только для производственной деятельности. И это будет еще один этап в его жизни.

Тогда же и там же. Люси д`Аркур – бывший педагог и пока еще убежденная радикальная феминистка

То ли у меня депрессия, то ли я начинаю привыкать к этой жизни – но чувства мои будто притупились; все, что происходит, мой разум воспринимает словно через призму некоторой отстраненности. Я словно наблюдаю за собой со стороны, смотрю странный фильм о себе. Так мне легче. Так я, по крайней мере, не скачусь к настоящему безумию.

И еще я заметила за собой одну странную тенденцию – я стала много фантазировать. Странно это потому, что я всегда была реалисткой, и в любой ситуации смело смотрела в лицо обстоятельствам. Хотя нет, не всегда… Но это было давно, еще до того, как я стала приверженкой идей гендерного равенства. Так вот. Когда мне становилось невмоготу на этой тяжелой, грязной работе, когда немели руки и ныла спина, а слезы отчаяния готовы были брызнуть из глаз – я утешала себя тем, что раньше бы с насмешкой назвала «нелепыми фантазиями». Когда-то мне доводилось слышать об одном агентстве, что организует необычные туры для богатых – например, провести неделю в качестве простого матроса на корабле, или там что-то в этом роде. Это давало необычные впечатления и хорошую встряску изнеженным организмам богачей. И у агентства не было отбоя от клиентов. Я же воображала, что, будучи наследницей Ротшильдов, пресытившись богатой жизнью, тоже купила подобный тур, и вот теперь я – чернорабочая на стройке. Деньги заплачены – значит, надо пройти этот путь до конца.

Да, стыдно признаться, но эти фантазии мне помогали, хотя и на время. Я так вживалась в роль, что порой даже невольная улыбка появлялась на моем лице. Днем, когда приходилось контактировать с другими людьми, мне почти удавалось убедить себя, что все это не по-настоящему. Ведь я с горечью замечала в их взглядах и словах, обращенных ко мне, плохо скрываемое презрение… Я понимала, что являюсь лишним элементом в этом сообществе. Я не вписывалась в уклад их жизни. Меня терзало чувство одиночества, хотя никому бы я не призналась в этом. Это давно забытое чувство делало меня несчастной и беспомощной. Но, стиснув зубы, я не подавала виду, как мне плохо. Еще меня мучил страх. Особенно сильны были его приступы вечером, перед сном. Я вспоминала убийство мальчика. И с новой силой приходило осознание того, насколько безнадежно мое положение. Каждый раз, мысленно возвращаясь к тому моменту, я убеждалась, что вожди Племени не потерпят никакого отклонения от установленных ими суровых правил. Нет, я совсем не испытывала жалости к лощеному и циничному подонку Николя; более того, предполагала, что рано или поздно с ним могут возникнуть проблемы. Он, конечно же, сам провинился, и при этом вовремя не понял, что шутки с этими русскими плохи. Но все во мне протестует при мысли о том, КАК он поплатился за свою оплошность. Именно оплошность – я не думаю, что он мог бы убить кого-то по-настоящему, хоть и угрожал ножом. Но никто не попытался даже поговорить с ним, убедить бросить оружие… Возможно, на мальчика так подействовал стресс, что он повел себя столь неадекватно. А ведь с каждым может случиться что-то подобное. Эти русские – другое дело; они готовились к побегу сюда заблаговременно, это было их осознанное решение. А мы? Так внезапно вырванные из привычной среды, мы испытываем огромную психологическую нагрузку, и адаптация все еще продолжается. Шутка ли – попасть в каменный век и узнать, что обратного билета нет… Но кто будет с нами считаться – не эти же толстокожие русские… Поэтому мне страшно. Страшно от мысли – а что, если я вдруг по незнанию совершу то, что не положено? Меня тоже в этом случае убьют?

А умирать мне совсем не хотелось. Глупо было бы умереть вот так – по нелепой случайности, не совершив ничего полезного, без всякого смысла, зная, что никто особо не будет по мне грустить. Однако и жить дальше в состоянии полной прострации, испытывая лишь уныние и сожаление, не казалось мне достойной перспективой. Мне требовалось снова найти точку опоры. Проблема заключалась в том, что со мной никто не общался. И если там, в нашей прошлой жизни, я не особо стремилась сходиться с людьми, то тут я ощущала настоятельную потребность иметь рядом человека, с которым можно просто поговорить. Ведь тут не было книг и интернета – только живые люди. Но им до меня не было никакого дела. Стало быть, мне нужно выкарабкиваться самой. Но как это сделать – я не имела ни малейшего представления. Но я решила, что ни за что не буду пустым местом.

Что еще примечательно – мне стали сниться странные сны. Они были всегда почти одинаковыми, лишь с небольшими вариациями. Я видела свое детство. Я была маленькой девочкой, прижимающей к груди любимого медвежонка Тедди; я лежала в темной комнате, слушая, как за стеной негромко переговариваются родители. Мерно тикали старинные настенные часы, колыхались занавески на окне, и голоса родителей становились все громче и раздраженнее. Вместе с этим тревога росла в моем сердце; вот она уже перестала в нем помещаться – она вырвалась и заполнила собой всю комнату, материализовавшись в злобное чудовище, которое тяжело дышало, наклонившись надо мной. Я все сильней прижимала к себе медвежонка, шепча ему «Не бойся…» и крепко зажмуривалась. И вот – я чувствую, как сильные ласковые руки взяли меня и понесли; и я ощутила легкость, и мой страх отступил. Открыв глаза, я увидела, что лечу над весенней, залитой солнцем землей. Леса, реки и озера проплывали надо мной – и я ощущала радость и ликование. Мои руки по-прежнему прижимали к груди медвежонка. Хорошо было лететь вот так, на чьих-то невидимых теплых руках. Но вдруг руки отпустили меня. Я падала, охваченная смертельным ужасом. Падала в пропасть. Пропасть дышала холодом и клубилась зловещим туманом. Мое падение замедлилось, и я увидела внизу необъятный первобытный лес, и среди него – яркое бело-голубое пятно. Внезапно я поняла, что это наш раскуроченный автобус, который возил нас в первомайскую поездку – и вспомнила все, что произошло. Осознание ужаса и безнадеги захлестнуло меня холодной волной. Но странно – я все еще была маленькой девочкой, и мой медвежонок доверчиво прижимался ко мне своим мохнатым тельцем…