Сергей Яковенко - Омут

– Здравствуй, мам, – стараясь держаться, прошептал я, но глаза всё равно стали мокрыми.

Она заметила это, и её подбородок задрожал. Морщины на лице стали глубже и на сильно постаревшем лице появились слёзы. Мама протянула ко мне руки и резко выдохнула, готовая вот-вот сорваться на рыдания. Я подошёл, присел рядом, обнял и положил голову ей на колени. Она бережно гладила меня дрожащими руками по волосам, по плечам, спине и беззвучно плакала, выдавая слёзы едва заметными немыми вздрагиваниями. Да я и сам теперь не представлял, как остановиться. И если бы в этот момент распахнулась дверь камеры и вошла надзирательница, меня наверняка упекли бы в спецзаведение для эмоционально неуравновешенных граждан, с которым ещё предстояло столкнуться в ближайшем будущем. Сейчас же я не подозревал, какую жуткую «опасность» несу обществу, выражая неподдельные эмоции в отношении собственной матери, и просто сидел рядом с ней, жадно впитывая нежные прикосновения, знакомые с детства.

Я понятия не имел, с чего начинать разговор. Она тоже молчала. Мне хотелось ответов, и по дороге сюда я даже не сомневался, о чём буду спрашивать. Строил планы, в какой последовательности буду задавать вопросы. Но теперь, увидев, что на самом деле происходит, все эти вопросы показались мелкими, ничтожными и от того – постыдными.

Я поднял голову, посмотрел на заплаканное, уставшее лицо и сказал:

– Я тебя отсюда вытащу.

Она печально улыбнулась и провела большим пальцем по моей щеке, вытирая слезу.

– Бедный мой мальчик, – прошептала она. – Как же ты теперь будешь жить с такой тяжёлой ношей? Что же ты так рано постарел?

Мне совсем не хотелось продолжать искать ответы на вопросы об устройстве этого мира, но они сами выплывали из моих собственных выводов. Мама считает, что мои эмоции вызваны преждевременным старением, а значит, пожилые люди каким-то образом обретают утерянную в далёком детстве душу. Иначе чем ещё объяснить материнскую любовь, которой было пропитано сейчас всё окружающее пространство? Я её чувствовал так отчётливо, что она казалась чем-то осязаемым, даже материальным. Достаточно протянуть ладонь – и можно кожей ощутить тепло и заботу, исходящие от мамы.

Справившись с первой эмоциональной волной, я всё же собрался и решил не терять времени.

– Мам, я хочу с тобой поговорить. Но ты должна пообещать мне, что об этом разговоре никто больше не узнает. Хорошо?

Она улыбнулась. На этот раз без печали в глазах. Кивнула.

– Ты уже, наверное, поняла, что я не такой, каким был раньше. Но это не совсем так. Объяснять долго, поэтому ты просто поверь, ладно?

– Я знаю, сыночек. Знаю, дорогой. Не обязательно рассказывать, – поспешила заверить мама, но я перебил её:

– Возможно, некоторые вопросы покажутся тебе странными. Но я хочу, чтобы ты мне поверила и не удивлялась некоторым вещам. Хорошо? И ещё попрошу тебя отвечать так, будто я… не знаю… пришелец с другой планеты! И понятия не имею о том, что творится на Земле.

Она сделала серьёзное лицо, стёрла остатки улыбки, вздохнула и снова кивнула, давая понять, что она вся – внимание. Я тоже вздохнул, стараясь правильно подобрать слова для первого вопроса.

– Мам, как ты сюда попала?

Несмотря на мои подготовительные речи, мама удивилась и растерянно вскинула брови, но вспомнила об обещании.

– Угу… – Она опять сделалась серьёзной и, поёрзав на табурете, сказала: – Меня сюда отправил ты.

– Зачем?

– Умирать. – Она развела руки в стороны и чуть повела плечами.

– Но зачем?

– Прости, сынок, я стараюсь отвечать, как ты просил, но я не понимаю. Я старая. Ты спрашиваешь об очевидном… Я не хочу обидеть, но это выглядит как издёвка.

– Мама, дорогая, поверь, это не издёвка. Так надо. Ты многого не понимаешь и не знаешь. Я сейчас не готов всё объяснить, но обещаю – когда-нибудь обязательно расскажу. А чтобы тебе было проще понять, представь, что я частично потерял память, после чего стал чувствовать. Ну, ты понимаешь… Это не совсем так, но очень похоже.

Она ещё раз кивнула.

– А сейчас, пожалуйста, помоги мне!

– Хорошо, Коленька. Я постараюсь.

– Так зачем я тебя сюда упрятал?

Она пожала плечами.

– Моя жизнь заканчивается. Я не приношу пользы ни тебе, ни твоей семье. Я обуза и прекрасно это понимаю. К тому же маразматичка. Хотя, ты вот тоже…

– Ну, допустим. Но почему я не устроил тебя в «Дом престарелых»? Почему в хоспис?

– Я не знаю. Возможно, потому, что «Дома престарелых» созданы для здоровых людей.

– А ты больна?

– Конечно. – Она вновь улыбнулась, умиляясь моей наивности. – Больна и опасна для общества.

– Но чем? Как ты вообще можешь быть опасна?

– Не знаю точно. Маразмом, наверное.

– И в чём он выражается?

– В нерациональном поведении. Ты же сам видишь. Если бы я была здорова, разве я позвонила бы сегодня только для того, чтобы услышать твой голос? Самое ужасное в этой болезни то, что она управляет тобой. Подчиняет себе твою волю. И ты просто не в силах ей сопротивляться. Даже наоборот, стремишься потакать ей во всём, вопреки здравому смыслу. Понимаешь, что поступаешь нелогично, но всё равно стремишься сделать то, чего делать не стоит. Вот ты спрашиваешь меня, зачем я здесь? Зачем сижу под замком? Но ты ведь прекрасно понимаешь, что в таком состоянии я способна на самые безрассудные поступки. Мало того, я открыто заявляю, что хочу, к примеру, воспитать Юленьку так, чтобы она сохранила способность чувствовать то, что может чувствовать сейчас. Я прекрасно понимаю, что обреку её тем самым на страдания, но отчего-то уверена, что ей никак нельзя терять свои врождённые способности. Я плохо помню собственное детство, но то, что удалось сохранить в памяти, очень похоже на моё нынешнее состояние. И оно настолько же прекрасно, насколько и ужасно. Не зря ведь говорят, что старики, впадая в маразм, снова становятся детьми. Приходится переживать нечто очень похожее на детские ощущения, когда, к примеру, хотелось без причины целовать маму. Или играть с котёнком. Или бескорыстно помогать бабушке мыть посуду. Или испытывать жалость к умирающему от неизлечимой болезни соседскому мальчику. Примеров масса! Эти чувства я переживаю и сейчас. Возможно, со стороны это выглядит глупо и бессмысленно, но я ничего не могу с собой поделать. – Мама вздохнула. – А ещё это тяжело.

– Но с чего ты вообще взяла, что твоё состояние – это болезнь?

– Так говорят врачи. Да я и сама понимаю, что это не нормально, но не могу с собой ничего поделать. Будто против своей воли тебе звоню. Да какая, впрочем, теперь уже воля… – махнула она рукой.

– А если они ошибаются? Врачи. Что, если это никакая не болезнь? Если всё совсем наоборот? Что, если это они все больны?