Сергей Яковенко - Омут

– Хватит! – рявкнул я, не выдержав нескончаемого потока вселенской чуши. – Я уже всё обдумал и принял окончательное решение. Все риски, о которых вы говорите, осознаю в полной мере. И, если это хоть как-то повлияет на скорость оформления выписки, могу вас заверить, что никаких контактов с внучкой у неё не будет. Ещё есть вопросы?

– Ну что вы, что вы, – замахал холёными руками медик, – не стоит меня ни в чём заверять. Я же уже говорил, что подобные заверения потребуются в другой структуре. Не в нашей, так точно. Моя задача – донести до вас степень рисков, с которыми вам непременно придётся столкнуться, а уж взваливать на себя бремя… Ну что ж… Вы имеете на это полное право.

В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша. Она положила на стол какие-то бланки, поинтересовалась у Карла Генриховича, чем она ещё может быть полезна и, получив «вольную», ушла. Врач пробежался взглядом по бумагам и протянул их мне.

– Вот. Возьмите документы, поезжайте с ними домой, внимательно ознакомьтесь, впишите свои паспортные данные, посоветуйтесь с супругой и совместно сто раз всё обдумайте. Если после этого вы всё ещё не измените своих намерений, возвращайтесь с паспортом, и мы выпишем вам направление в милицию.

– Какое ещё направление? – выдохнул я.

– Вы, вероятно, не внимательно меня слушали, Николай Евгеньевич. Я же уже говорил вам, что процедура освобождения инкурабельных больных в нашем заведении предусматривает обязательную санкцию правоохранительных органов. Поверьте, это делается в целях вашей же безопасности. Несмотря на то что вы будете нести полную ответственность за любые действия подопечной вам родственницы, она будет состоять на учёте в милиции, и при малейших проявлениях угрозы вашей или общественной безопасности органы правопорядка смогут немедленно её ликвидировать.

– Кого ликвидировать? – не успевая переваривать то, что говорит этот, с позволения сказать, доктор, спросил я шёпотом.

– Ну, это уж им, наверное, виднее, голубчик. Ничего, что я вас так называю? – Он как-то странно улыбнулся. – Главное, чтобы нездоровый человек не смог нанести вред окружающим. Государство не может оставаться в стороне, когда безответственные граждане совершают безответственные поступки.

Я сидел с выпученными глазами и тупо смотрел в одну точку. Уже в который раз хотелось очнуться от кошмара. Главврач встал, давая понять, что разговор окончен.

– И на прощание позволю себе небольшую вольность. Буду не прав, если не предупрежу. Ответственность опекун несёт уголовную. Номер статьи вам обязательно озвучат в милиции, я его банально не помню. Просто хочу, чтобы вы об этом подумали до того, как примете окончательное решение. На этом всё. Желаю денег.

Я подумал, что мне послышалось.

– Что, простите?

– Голубчик, вы у меня и так отобрали слишком много времени и, думаю, на сегодня наш разговор окончен. Желаю много денег! – И он указал мне рукой на дверь.

Только тут до меня дошло – это он так со мной прощается! Думаю, если бы мы с ним разговаривали в другой реальности, то эта фраза прозвучала бы, как «всего хорошего» или «удачи». Но здесь пожелание материальных благ, видимо, считалось чуть ли не высшей степенью проявления расположения к собеседнику. «До чего же нелепо звучит!» – подумал я, а вслух сказал:

– Давайте ваше направление прямо сейчас.

Врач разочарованно вздохнул и дал задание секретарше подготовить необходимый документ. Я вышел.

Биться головой о стену, настаивая на том, чтобы маму освободили немедленно, казалось настолько же бесполезной затеей, насколько и опасной. О том, чтобы в очередной раз предложить решить вопрос при помощи денег, я теперь не думал. Скажу больше, уже я понимал, почему Карл Генрихович никак не отреагировал на мои намёки решить вопрос взяткой. Процедура требовала постановки на учёт в милиции, у которой после этого появлялось законное право убийства человека, а значит, я и впрямь недооценил уровень ответственности главврача. Если он и согласится отпустить своего пациента в обход инструкции, то взамен потребует такую сумму, которая вряд ли поместится в карман его халата, не говоря уже о наличии такой суммы в моём кармане. И он это прекрасно понимал.

Я просто не видел другого выхода, кроме как следовать установленному порядку. Это решение, впоследствии, оказалось роковым, и мне пришлось сильно за него поплатиться.

Да что там поплатиться… Если бы я знал, что произойдёт дальше, я попросту не вышел бы из кабинета главврача, пока не добился бы освобождения матери. Причём использовал бы любые законные и незаконные способы влияния. Вплоть до рукоприкладства. Но я не видел будущего, поэтому вышел. Смалодушничал? Не думаю. Скорее, недооценил риск. Что, впрочем, нисколько не умаляет моей вины за то, к чему это решение в итоге привело.

В милицию добирался на метро, но на этот раз не озирался по сторонам и не выискивал несоответствия, которыми был буквально напичкан этот чужой холодный мир, застывший в привычных и даже родных вещах. Я изучал документы, выданные главврачом.

Одним из бланков был акт о расторжении договора, заключённого между хосписом и мной. Копия прилагалась. Этот договор датировался третьим апреля две тысячи восьмого года и предусматривал изоляцию моей матери на неопределённый срок с целью недопущения негативного влияния Объекта (так называли маму в тексте) на Общество. Один из пунктов гласил: «С момента вступления в действие настоящего Договора, Опекун (это я) освобождается от ответственности за возможные неправомерные действия Объекта вплоть до физической смерти Объекта или до момента расторжения настоящего Договора. Данная ответственность возлагается на Хоспис», а другой пункт уточнял: «Хоспис оставляет за собой право провести процедуру эвтаназии в отношении Объекта без разъяснения причин Опекуну».

То есть третьего апреля две тысячи восьмого года я на законных основаниях разрешил убить свою мать в случае, если такая необходимость или даже желание появится у сотрудников хосписа!

Мне стало плохо. Руки тряслись с такой силой, что читать дальше не представлялось возможным. Теперь страх встретиться со своим двойником сменился жгучим желанием, чтобы эта встреча всё-таки состоялась. И я прекрасно знал, что буду делать, когда увижу перед собой собственное лицо.

Странное дело: насколько сильно я удивлялся жалкой увечности населявших этот мир людей, настолько же сильно поражался схожести поведения наделённых властью чиновников и госслужащих с их коллегами в моём мире. Разницы практически не было! Общаясь с представителями органов правопорядка, создавалось стойкое впечатление, будто я никуда и не переносился! А в один забавный момент я и вовсе ощутил неуместную ностальгию, которая, по сути, являлась больше актом мазохизма, нежели чем-то и в самом деле логичным.