Олег Чарушников - Здесь могут водиться люди (сборник)

— Стыдно, гражданин, — сказала полная женщина из очереди. — Прицепились к пожилому.

— Я прицепился?! — Николай Федорович развел руками и несколько клубней выкатились из авоськи. — Если уж на то пошло, я действительно не патриот…

— Вот именно! — вставил старикан издали.

— Не патриот мороженой картошки! И не патриот всякого хлама, который был раньше и теперь дорог кому-то как память. Сейчас-то зачем умиляться? Лебеду я не ел… Так черт с пей, с лебедой! Картошка хорошая должна быть, и нечего лебеду вспоминать!

— Подберите что рассыпали, — сказала женщина. — Размахался…

Николай Федорович в сердцах вывалил картошку обратно па ленту транспортера и зашагал к выходу. Проходя мимо старикана, он демонстративно отвернулся, и старикан тоже. Так они спинами и шаркнули друг об друга.

— Ни в чем уважения нет. Совсем распустились! — громко произнес при этом старикан, но Николай Федорович не стал с ним связываться.

Всю дорогу до дома он мысленно возражая старикану, а заодно табельщице, и своему заму, и тому парню из ПДБ, что все это не так, неверно и неправильно. Не уважает он не прошлое, а только ту накипь, то дурное я страшное, что было в прошлом, и что считалось неизбежным и даже необходимым, — а сейчас, через много лет, стало казаться далеким, милым сердцу и прекрасным, как и вся прошедшая молодость, далекая, милая и прекрасная… Не лебеда — точка отсчета радости, и не девяносто процентов против вчерашних восьмидесяти…

Николай Федорович почти бежал домой и уже не пытался следить за четкостью и категоричностью формулировок. Повторяясь и путаясь, он торопился доказать самому себе что-то очень важное, без чего потом нельзя будет прийти в цех и работать с людьми.

— Капельку лучше, еще не счастье… — бормотал он, поднимаясь по лестнице через три ступеньки. — Это всего лишь немного лучше и все. И все! Не больше. Надо наоборот, почему они не хотят этого понять?..

И только уже дома Николай Федорович сообразил, что этот ни с того ни с сего вспыхнувший спор о логике счастья начался не с табельщицы и не с троллейбуса, а раньше, утром, дома. Началось со стихов, нечетких и странных, услышанных по радио, — о вечности и абсолютном нуле. Стихи вспомнились разом, будто дождались своей очереди:

Николай Федорович походил по комнате, повторяя вслух слова, как бы немного нескладные, но хорошие именно этой своей нескладной складностью и внезапной простотой. Потом он пошел на кухню и достал из шкафа пачку вермишели. Вода на газе закипела быстро.

— Завтра доспорим, — решил Николай Федорович, засыпая вермишель в кипяток. — Вдвоем лучше получится.

Он покруче, как любил с детства, посолил воду и сел за кухонный стол планировать свой завтрашний день в цехе.

В картинной галерее некоторые посетители держат себя так, будто выложили за входной билет не тридцать копеек, а полную зарплату за два месяца — со всеми премиями, коэффициентами и надбавками за вредность.

— Не греет меня, — услышал я сзади свистящий шепот. — Вот не согревает и баста! Деньги дерут, а толку?..

Я оглянулся. Средних лет посетитель глядел на картину брезгливо и с опаской, словно ему пытались всучить ее в подворотне за трешку.

— Не греет!

Все люди по-своему интересны. Но всегда был особенно любопытен мне тип мужчин, похожих на старых дев. «Где он обзавелся такими тонкими поджатыми губами? — подумал я. — Откуда эти манеры классной дамы? И вообще, отчего у него такой вид, точно приходится ночевать в холодильнике?»

Поэтому я не промолчал, а заметил рассеянно:

— Не греет? Отчего же, не скажите. Дует немного по ногам, это есть. Но отопление уже включено, я проверял…

Посетитель некоторое время молчал, рассматривая мое лицо бдительно, как мазню абстракционистов — мошенников и шарлатанов, Я твердо взирал ему на переносицу, стараясь не напускать на лицо излишних признаков мысли. Кажется, это удалось. Посетитель решил, что я не представляю собой общественной опасности и смягчился.

— Пейзажик этот не греет, — коротко просвистел он. — Душа тепла просит! Халтурщики…

«Все дело в том, что он живет где-нибудь на окраине в развалюхе, — подумал я. — Чтобы выгладить брюки, приходится сперва раздувать угли в чугунном утюге. В его телевизоре вечно пропадает звук, соседи по ночам поют хором скверный фольклор, сладкое и мучное запрещено есть навсегда, а настоящая жизнь кончилась еще в третьем классе. Вот почему он такой…»

— На картине мысли должны, а не лесополосы, — свистел тем временем посетитель. — Человеческие лица покажите! Радость свершений и побед! Терпеть не могу пейзажей…

Я не стал интересоваться, почему этот поклонник радостей и свершений забрел в зал пейзажей и шляется здесь уже четверть часа. У старых дев логика своя, не заимствованная. Поэтому я сказал так:

— Вы, безусловно, правы (Так обязательно надо начинать), Но не во всем. Картина весьма познавательна. В этом лесочке, должно быть, груздочки водятся — видите, какая трава? Начало сентября, судя по всему. Самый сезон. Вы как относитесь к груздям? Мировые грибы, а?

Посетитель не ответил. Наверное, из всех грибов он навсегда отдал свое предпочтение мухоморам. Прощаться мы не стали.

Входя в соседний зал галереи, я сразу услыхал знакомый свист:

— …а тем более выставлять на всеобщее обозрение! Насобачились малевать, на поток пустили! А душа где? Лирика где, чувства? Сплошные опоки и вагранки. Да любой, самый паршивый пейзажик даст сто очков вперед!

Это был он. На сей раз его не грел большой портрет литейщика. Уставясь в затылок романтической девушки в легком платьице, он настойчиво требовал лирики и чувств. Его серенькие близко поставленные глаза сливались в одну немигающую восьмерку. Девушка ежилась. Пришлось вмешаться.

— Вы, безусловно, правы, — сказал я. — Тут многого не хватает. Не отражены, например, мероприятия по внедрению НОТ, а ведь это крайне важно. И потом, почему на портрете не видно второй брезентовой рукавицы? Зачем художник скрыл её от людей, пришедших насладиться искусством? Нас греют свершения и радости вдохновенного труда, не так ли? А какие тут радости, если человек на работе в одной рукавице. Дай бог кое-как норму вытянуть. Нет в картине правды жизни! Вы правы!..

Романтическая девушка воспользовалась паузой и бежала. Посетитель еще раз осмотрел меня с головы до ног. Я не сплоховал: натянул на себя выражение лица моей восьмимесячной дочурки — когда она, насосавшись из бутылочки манной каши, блаженно отходит ко сну. Посетитель не нашелся что сказать и отошел в сторону.