Свен Карстен - Землемер

Пауль вскидывает удивленно брови, потом нахмуривается и испытующе смотрит Эберту в глаза. Тот моргает, растягивает губы в глупую невинную улыбку и добавляет:

— Или можете взять фонарь с собой.

Пауль так и поступает, без сожаления оставляя Эберта в темном коридоре. Несколько мгновений он прислушивается, не запрет ли Эберт дверь снаружи, но слышит только сопение и вздохи. Поставив фонарь на пол, Пауль принимается сражаться с брючными пуговицами, подбодряемый возгласами Эберта: «Быстрее, камрад, плотина вот-вот рухнет! Наводнение в Дрездене, несите картины на чердак!»

Сделав дело, Пауль моет руки холодной водой из-под крана, с горечью ощущая, как высохла и загрубела его кожа за эти два дня. К мылу он не притрагивается, хотя мыло наличествует, но уж больно серого оно цвета. Или это фонарь виноват? Ну, да все равно.

Потом уже Пауль вынужден стоять в темноте, разглядывая светящиеся щели в туалетной двери. Внутри возится и шуршит бумагой Эберт.

— Камрад, — говорит он, снова появляясь в коридоре, — прости мою откровенность, но ты забыл дернуть за цепочку.

В обеденной зале уже снова хлопочет Хайнц, убирает тарелки со стола. Эберт интересуется, готова ли постель для господина геодезиста. Оказывается, что ни черта она не готова, если чертовых мест нет, то их и взять неоткуда. Пришлось растолкать девчонку из буфета и прогнать ее спать в чулан. Так что, если приезжий господин не побрезгует чужой постелью, то он может попытаться переночевать, простыни там сравнительно свежие и уже теплые. Приезжий господин чувствует себя настолько усталым и разбитым, что согласен спать хоть в хлеву. Эберт желает ему доброй ночи и прощается до утра, обещая зайти показать, где расположена канцелярия и прочие службы. Перед уходом Эберт должен, однако, еще позвонить в свой отдел. Оказывается, в обеденной зале есть и телефонный аппарат, просто Пауль его не заметил, так как сидел к нему спиной. Из осторожности Пауль решает задержаться и послушать, о чем пойдет речь — он уверен, что о нем.

— Алло, фройляйн, — говорит Эберт в бакелитовый рожок, — здесь восьмой, дайте мне четвертый блок, пожалуйста. Я надеюсь, кто-то все же дежурит. Алло, это кто? Карл? Ты не спишь там? Новости есть? Ясно. Не скажу, что ты меня обрадовал. А что ребята из третьего? Я понимаю, что работают, а результат? Вот и я о том же… Ну, у меня-то новость есть и немаленькая. Да-да. Так вот, угадай с трех раз, кого я сегодня встретил, когда поехал проветриться. Нипочем не догадаешься — нового геодезиста. Нет, не Вайдемана, я же сказал — нового. Это господин Штайн из Любека. Очень приятный молодой человек, я его уже ввел в курс дела. Ну, в общих чертах. Да, сказал. А что тут разводить секреты?! Тут не надо иметь музыкальный слух, чтобы понять, что тупицы из третьего ничего не добились. Я отсюда слышу, по телефону. Господин Штайн, пожалуйста, можете убедиться сами. Сейчас, Карл, он подойдет, а ты поднеси трубку к выходу каскада.

Пауль, полный дурных предчувствий, берет у Эберта наушник. Стараясь сохранить нейтральное выражение лица, он вслушивается в шорохи и потрескивания телефонной линии, но ничего особенного не слышит, только далекий шелест листьев на ветру. Потом кто-то кашляет, слышен стук о дерево, шум ветра в трубке внезапно делается громче и отчетливее, и даже приобретает некоторую музыкальность — словно огромный оркестр, сплошь состоящий из флейт и гобоев, вразнобой играет тысячи мелодий одновременно. Удивленный и растерянный, Пауль осознает, что это никакой не ветер, а что-то другое, непонятное, тревожное и манящее, что именно этот звук ему предлагается оценить и высказать свое профессиональное мнение. Да, но он в жизни своей не слышал ничего и отдаленно похожего! Этот звук даже не с чем сравнить, разве что с хоровым пением легиона ангелов господних… Он что, должен уловить в этой мешанине фальшивые ноты? Приходится выкручиваться.

— Да, вы совершенно правы, — говорит Пауль, возвращая наушник Эберту. Феликс невесело усмехается, глаза у него как у больной собаки.

— Тут любому ясно, что единственный выход, это отключение напора. Алло, Карл! Я завтра хочу выспаться, я приду только к одиннадцати. Вечером у меня по графику дежурство, придется бдеть, хотя смысла в этом, при сложившихся обстоятельствах, круглый ноль. И я хочу еще показать господину Штайну канцелярию, надо помочь молодому коллеге адаптироваться. Так что, не теряйте меня. Хорошо? Давай отбой. Пока.

— Так что, диспозиция патовая, господин Штайн, — говорит Эберт, вешая наушник на крюк и снова поворачиваясь к Паулю. За его спиной рожок немедленно сваливается с крючка и повисает на проводе. Пауль, не отрываясь, смотрит на раскачивающийся наушник, а Эберт продолжает объяснять тупиковость ситуации. — Мы хотим, но не можем. Граф может, но не хочет. Его величество и хочет и может, но пока не делает. Однако было бы непростительной глупостью думать, что будет позволено неограниченно долго увиливать. Мы так и не думаем, но… но… мы просто не заглядываем далеко. Живем сегодняшним днем. Как на войне. День прошел? Никого не убили? Выпить пива и завалиться спать. Новый день принесет новые проблемы и новую кучу дерьма для разгребания, но это будет завтра. А сегодня я желаю вам доброй ночи, дорогой господин Штайн. Не думайте ни о чем. Крепкий сон в девичьей кроватке — вот все, что нам всем нужно. Утром увидимся. Часов в десять, хорошо? Сервус, камрад. Фонарь я забираю.

Заперев за Эбертом дверь, возвращается Хайнц. Он вручает Паулю чадящий огарок свечи в жестяной кружке и знаком предлагает следовать за собой. Целую вечность они пробираются по узким извилистым коридорам, поднимаются на этаж выше и снова спускаются вниз, ступеньки скрипят и этот звук опять напоминает Паулю то многоголосое пение, которое он слышал в телефоне. Гудение огня в ацетиленовой лампе, думает Пауль, а я — словно ночная бабочка, должен лететь на этот звук и свет, чтобы узнать ослепительную истину прямо перед неминуемой смертью в пламени. Какая успокаивающая мысль! Мне надо поменьше фантазировать, а побольше смотреть вокруг, слушать и примечать. Чтобы не оказаться бабочкой-однодневкой.

— Это здесь, — говорит Хайнц, открывая фанерную дверь в конце очередного коридора. — У Эльзы оно попросторней было бы, но вы же не пошли.

Да, комнатка действительно, размером со стенной шкаф. Кровать, больше напоминающая ящик комода, поставленный на ножки, пара олеографий над кроватью — дева Мария и пейзажик с церковью — стул, на котором аккуратной стопочкой сложено чистое и отглаженное бельишко. На вбитом в стенку гвозде висит на деревянной распялке серое с черным форменное платье, белый передник и еще что-то такое же. На полочке у изголовья — оплывшая свеча в блюдечке и две сережки. Все вместе оставляет впечатление совершенно безнадежной бедности, такой, когда о перемене участи уже и не мечтается, дотянуть бы до тридцати без чахотки, а там — уж, будь что будет. Паулю кажется, что комната словно кричит беззвучным криком отчаяния. Он растерянно смотрит на Хайнца, но тот истолковывает его взгляд совершенно неверно.