Свен Карстен - Землемер

— Это единственный вход? — спрашивает Пауль, примеряя свои шаги к походке Феликса и пытаясь идти по-военному, в ногу.

— Какое там! — отвечает Эберт, усмехаясь. От него пахнет табачным дымом. — Здесь за десять лет славно покопались, все источено ходами, как сыр. Когда-то тут добывали серебро. Остались штольни и штреки, много ярусов. Часто очень близко к поверхности. Где-то заложили кирпичом, где-то оставили так. Почти в каждом доме есть или винтовая лестница, или подъемник или еще что. Отверстие воздуховода, например. Над центральным залом сделали чугунный купол тридцать метров радиусом и полметра толщиной, на стальных колоннах. Потом залили его бетоном и засыпали землей. По замыслу конструкторов, все это должно выдержать любой артобстрел. Конечно, никто не проверял. Сотни тонн железа висят над головой! Знаете, как в Риме — купол собора святого Петра. Только там по центру зала сидит Папа, а тут у нас разместился основной блок машины. Такая же священная корова.

— Здесь просто ближе к девочкам, — добавляет Феликс чуть погодя. Пауль не понимает, о каких девочках идет речь, у них что, и бордель здесь имеется?

Коридор выводит их в низкий зал, на стенах — военные плакаты и предписания, в застекленной каморке с табличкой «Вахта» виден весьма усатый офицер, он держит возле уха трубку полевого телефона и важно кивает, слушая. Не замедляя шага, Феликс сворачивает в один из боковых проходов. И снова длинный коридор, похожий на предыдущий, но тут вдоль одной из стен тянутся десятки, если не сотни, свинцовых и медных трубочек. Через полсотни шагов все трубочки вдруг изгибаются вниз под прямым углом и ныряют в пол. Феликс деловито стучит в какую-то дверь и, не дожидаясь ответа, входит. Пауль протискивается следом.

Что-то подобное он уже видел, давно, еще в Ницце, в одном машинописном бюро. Он рисовал тогда вывеску для владельца. Там тоже в большой комнате — значительно повыше и попросторней этой — за шаткими столиками, расставленными строгими рядами, сидели барышни, все расфуфыренные. Перед каждой стояла громоздкая, напоминающая магазинную кассу, машина для письма и барышни бойко колотили по кнопкам, шум стоял нечеловеческий. Здесь — и похоже, и все иначе. Во-первых, довольно тихо, так, что можно говорить, не особо повышая голос. Девушки — одетые, почему-то, во все черное, хотя и довольно модно — сидят перед такими же, как в комнате у подъемника, столбиками, конечно, более толстыми и уже кремового цвета. Сверху каждый венчает некое сложное устройство из затейливо перевитых блестящих латунных труб и трубочек, многочисленные клапаны и краники делают его похожим на часть духового музыкального инструмента, какого-нибудь геликона, к примеру. Пишбарышни нажимают на клапаны быстрыми резкими движениями пальцев, вдавливая поршеньки до упора, отчего слышится легкий, неумолчный металлический перестук, словно десятки телеграфистов наперебой работают на ключах. К этому стаккато примешивается шипение воздуха в трубках машинок и шелест переворачиваемых страниц — черновые тетради находятся перед каждой работницей на специальных пюпитрах. Дамочки серьезны и сосредоточены, ни улыбок, ни разговоров. Да им и непросто было бы разговаривать, у каждой в уши вставлено что-то, напоминающее докторский фонендоскоп — черные гуттаперчевые трубки, скрепленные металлическим полуобручем.

— Они слушают диктовку? — спрашивает Пауль.

— Нет, контролируют набор на слух, — рассеянно отвечает Феликс, он уже перебирает бумаги в своей папке, ищет нужные.

Пауль видит, что между рядами девушек к ним приближается строгая пожилая женщина с узким породистым лицом — наверное, начальница. Золоченое пенсне блестит на ястребином носу, седые жидкие волосы старательно взбиты и уложены двумя симметричными волнами, на затылке покачивается шиньон. Одета она, как и прочие дамочки, во все темное. Мрачную равнину груди оживляет лишь желтая с красным орденская ленточка в серебряном зажиме.

— Мое почтение, милостивая госпожа Фейербах, — говорит Феликс, чуть кланяясь. — Все ли в порядке в аптечной палатке? Надеюсь, мы никого не разбудили?

— Господин Эберт! — холодно произносит дама, глядя даже не на Феликса, а, скорее, сквозь него. — Из-за вашего опоздания у нас уже накопилось семнадцать минут простоя. Если с меня спросят, то я не буду вас покрывать. Я надеюсь, вы сможете оправдаться сами. Такому, с позволения сказать, многообещающему молодому человеку, как вы, без сомнения, нетрудно будет найти тысячу объективных причин для задержки на целых семнадцать минут.

— На целых семнадцать минут! — повторяет Феликс, пародируя ее негодование. — Боже мой, боже мой!

Милостивая госпожа еще сильнее поджимает губы и трясет шиньоном. Глаза ее за стеклами пенсне обдают всех арктическим холодом — хорошо разыгранное негодование с легкой примесью неуверенности в себе. Ядовитая особа, Пауль поостерегся бы ее дразнить.

— Современная молодежь… — начинает госпожа Фейербах и Пауль тихо вздыхает. Очевидно, лекции на тему падения нравственности уже не избежать.

— Современная молодежь, — перебивает ее Феликс и снова слегка кланяется, — современная молодежь принесла таблицы сходимости для срочной набивки и смиренно просит не увеличивать ее опоздания до каких-нибудь совсем уж неприличных размеров. Современная молодежь так же полностью осознает свою вину перед отечеством и обещает загладить оную, пожертвовав в пользу коллектива отдела подготовки данных сто пятьдесят граммов настоящего какао-порошка.

— Господин Эберт! — восклицает дама, но уже не так негодующе.

— В красной жестяной коробке. С головой мавра на этикетке.

Госпожа Фейербах фыркает и выхватывает у Феликса листы с таблицами. Феликс усмехается ей в спину. Ближайшая к ним пишбарышня, без сомнения, даже с фонендоскопом в ушах слышала всю перепалку. Она чуть заметно улыбается и бросает на Феликса восхищенный взгляд. Феликс подмигивает ей и почесывает кончик носа. Пауль хлопает глазами и чувствует себя совершенно лишним. И зачем он пошел с Феликсом, что он забыл здесь?

Начальница группы, тем временем, раздает каждой фройляйн по листку из принесенной Феликсом пачки, и дамочки набрасываются на работу, как стая ворон на падаль. Свист воздуха в модулях повышается минимум на октаву. Госпожа Фейербах, вооружившись персональным фонендоскопом, поочередно подключает его наконечник к каждому аппарату в ряду, прислушивается секунд десять, глубокомысленно кивая, затем делает одно-два негромких замечания и переходит к следующей жертве. Через три минуты таблицы полностью обработаны. Барышня пришедшая к финишу первой, некоторое время сидит, уронив руки на колени и бездумно глядя в спины товарок, затем встает и отходит к столику в углу, мочит кончики натруженных пальцев в специальной мисочке с водой.