Роберт О`Брайен - Z – значит Захария

Я не раз вспоминала это стихотворение после войны, считая себя тем, кому Земля «поведает исповедь свою». Но теперь я перестала быть исповедником Земли. Я была тем, или одной из тех двух, кому предстояло не дать ей умереть, по крайней мере еще какое-то время. Думая о том, как сильно изменились мои взгляды на будущее, я не могла сдержать улыбки.

Потом, уже начав пахать, сквозь шум трактора я расслышала скрипучий голос над головой; остановилась, заглушила мотор и посмотрела вверх. Воро́ны! Черные силуэты, необычно резкие на фоне солнца, кружили над полем. Я насчитала одиннадцать и поняла, что они вспомнили звук пахоты и слетелись на «полагающиеся» им зерна. Папа часто называл их вредителями, но я и им была рада: возможно, то были единственные дикие птицы на всей планете.

К обеду я вспахала половину поля, после обеда – вторую и планировала утром пробороновать его и затем засеять. Но пришлось изменить свои планы.

В ту ночь у мистера Лумиса температура поднялась до 104 [11] 40 °C. градусов.

3 июня, продолжение

Из-за болезни мистера Лумиса у меня теперь есть время записать все, что произошло.

Я не решаюсь оставить дом больше чем на несколько минут. Оставила уже сегодня утром… Побежала в хлев подоить корову, и, как ни торопилась, вернулась только через пятнадцать минут. Пришла – а он сидит на кровати, одеяло на полу, а сам дрожит, посинев от холода. Он звал меня и испугался, не получив ответа. Из-за лихорадки он теперь боится оставаться один. Я застелила постель, уложила его обратно и накрыла сверху дополнительными одеялами. В чайнике уже согрелась вода, поэтому я наполнила грелку и положила под одеяла. Боюсь, как бы он не подцепил воспаление легких.

Все началось вчера вечером за ужином. Сам он понял, а я поначалу не догадывалась, что происходит. Мы сидели за столом, он съел два кусочка и вдруг сказал странным тоном:

– Мне не хочется есть, я не голоден.

Я уж подумала, ему не нравится то, что я приготовила: вареная курица с соусом, булочки, горошек. Вот и спросила:

– Может быть, дать вам чего-нибудь другого? Супу?

Но он тем же голосом ответил: «Нет», и отодвинулся от стола. Смотрю: глаза у него какие-то странные, затуманенные. Он проковылял к креслу и сел у камина.

– Огонь почти погас, – пожаловался он.

– Но ведь потеплело, – возразила я, – я и дала ему прогореть.

Со словами «мне холодно» он встал и пошел в спальню. Я вернулась к столу и продолжила есть (проголодалась после пахоты и прочего). Конечно, могла бы сразу догадаться, что случилось, но вот не догадалась.

– Энн Бёрден!

Это было первый раз, когда он назвал меня по имени. В спальне я обнаружила его сидящим с градусником. Он протянул его мне:

– Началось.

Бедный мистер Лумис – поникший, с опущенными плечами он выглядел очень усталым и слабым. Я поняла, что, несмотря на кажущееся спокойствие, сейчас ему по-настоящему страшно. Думаю, он все же надеялся на чудо.

– Все будет хорошо, – забормотала я, – сто четыре не так уж страшно. Но вам нужно лежать, укрыться. Неудивительно, что вам холодно.

Странное дело. Хотя мы оба знали, что его ждет высокая температура и я боялась ее больше, чем он (по крайней мере, больше, чем он показывал), теперь, когда она поднялась, он был явно сражен этим, а вот мой страх куда-то улетучился. Мною овладело спокойствие, словно это я была старшей, словно, когда он слабел, я делалась сильнее. Наверное, именно из-за этого врачи и медсестры выживают при страшных эпидемиях.

Врачи и медсестры! Они хоть знали, что делали. Мое медицинское образование сводится к полугодовому курсу «Здоровья и гигиены» в школе. Жаль, научили нас там немногому. Но я старалась успокоиться, подумать и привести мысли в порядок. Он сказал, лихорадка продлится по меньшей мере неделю, может, и две. В то время я еще не знала, насколько слабым он станет. Но пока он мог двигаться, решила этим воспользоваться.

Первой задачей было согреть его. Я поворошила угли в камине и подкинула дров. Потом пошла в комнату родителей и достала из папиного комода толстую фланелевую пижаму. Папа надевал ее только в холодные зимние ночи. В комоде было еще две, а у мистера Кляйна, думаю, и того больше. Я выбрала в красно-белую клетку.

– Наденьте лучше вот это, – сказала я, положив пижаму ему на кровать. – Она очень теплая. И я снова развела огонь. Сейчас вскипячу молока – как остынет, думаю, вам стоит его выпить.

– Ты прямо настоящая сиделка, – улыбнулся он. То ли он уже меньше боялся, то ли лучше скрывал страх.

– Увы! – ответила я. – Я почти ничего не знаю и не умею.

– Бедная Энн Бёрден, ты, наверное, хотела бы, чтобы я никогда не приходил.

Я не решалась признаться ему, чего на самом деле хотела бы. Как рассказать о яблоне и обо всем, что я думала тем утром, собирая цветы и молодые побеги? Что чувствовала, когда пахала поле? Все это выглядело теперь таким далеким и неуместным, что даже думать о нем было грустно. Поэтому я перевела разговор на другую тему, которая тоже волновала меня.

– Чего бы мне хотелось…

– Да?

– Мне хотелось бы, чтобы я предупредила вас, когда вы… пошли купаться в этом ручье.

– А ты могла бы? Где ты была?

– Наверху, в холмах, – я по-прежнему, сама не понимая почему, не говорила ему про пещеру. – Не знаю, успела бы. Но могла бы попытаться.

– Но ты же не знала, что вода радиоактивна.

– Нет. Но знала, что с ней что-то не так.

– Я и сам должен был понять. Уж с двумя-то счетчиками Гейгера! Но я даже не вспомнил про них. Сам виноват.

Но мне было не по себе от этих мыслей, и я по-прежнему переживаю.

Это случилось прошлым вечером. Он надел пижаму, потом выпил немного кипяченого молока. Чашку я тоже прокипятила. Я собираюсь кипятить или прожаривать все, имеющее отношение к еде.

Согласился даже выпить две таблетки аспирина. Потом уснул. Я убрала лампу от изголовья и погасила ее. Думала было оставить ему свет, но побоялась, как бы он ее не опрокинул. Потом помыла посуду, потом посидела часок у окна, ничего не делая, только размышляя.

Наконец, и сама легла спать, но каждый час вставала проверить, как он, а заодно подложить дров. Он спокойно проспал всю ночь, в отличие от Фаро, которому все снились страшные сны, заставлявшие его скулить. Видимо, он чувствует: что-то не так.

Сегодня утром, как я уже говорила, я пошла в хлев за молоком, а, возвращаясь, еще с крыльца услышала его крики. Наверное, ему приснился кошмар, разбудив его, но он ничего про это не сказал. Глаза его выглядели странно, мутно, и мне даже показалось, он опять не узнает меня, так он смотрел.

Я уложила его в постель, укрыла; перестав дрожать, он сказал:

– Ты ушла.

– Пошла доить корову.

– Когда ты ушла, – продолжал он, – я подумал…