Роберт О`Брайен - Z – значит Захария

Понятно, что разговор идет по кругу.

– Отслужив, поступил в аспирантуру Корнелла.

Круг замкнулся.

Казалось, все безнадежно, и мне следовало бы сдаться, но я не сдавалась:

– А были ли вы… когда-нибудь… женаты?

Он кинул на меня странный взгляд и сказал:

– Я так и думал, что ты к этому ведешь.

И тут-то все и случилось. К моему полному изумлению, он даже не улыбнулся, но дотянулся и взял мою руку. Схватил, я бы сказала. Он взял ее стремительно, сильно, притянул к своему креслу, дернув меня на себя, так что я едва не упала. И сжал мою ладонь в своих.

– Нет, я никогда не был женат. Почему ты спросила?

Я так испугалась, что первое время просто сидела, уставившись на него. Все, что поначалу приходило в голову, – это то, что он каким-то образом неправильно понял меня.

Потом я почувствовала смущение, неловкость и страх – именно в такой последовательности. Смущение по совершенно дурацкому поводу: что моя рука была загрубевшей от работы, а его руки – мягкими, наверное, от длительного ношения тех пластиковых перчаток. Неловкость, потому что, когда он притянул меня к себе, я не могла сидеть на стуле прямо и едва не падала. А в итоге страх, потому что, когда я попыталась высвободить руку, он только усилил хватку. В том, как он держал ее, не было ни капельки нежности, а лицо ничего не выражало. Он смотрел на меня, как смотрел на «Механику – фермерам».

Мистер Лумис повторил вопрос:

– Почему ты спросила?

– Пожалуйста, отпустите меня.

– Сначала ответь.

– Спросила, потому что мне было интересно.

Я почувствовала, что начинаю дрожать. Я действительно испугалась.

– Что именно интересно? – Вместо того чтобы выпустить меня, он еще крепче сжал руку и притянул к себе, лишая меня равновесия.

Над тем, что случилось потом, я уже была не властна. Почувствовав, что падаю со стула, падаю на него, я машинально выбросила вперед правую руку (он держал левую). Рука ударила его по лицу, не очень сильно, в левый глаз или рядом. Тогда он откинулся назад и ослабил хватку. Я выдернула руку и рывком выпрямилась.

Очень тихим голосом он сказал:

– Напрасно ты так.

За что мне было извиняться? До сих пор не понимаю, но тем не менее я стала оправдываться.

– Извините, – пробормотала я, – я не хотела. Потеряла равновесие.

От смущения я даже, кажется, попыталась улыбнуться, не помню точно. Потом убежала с крыльца на кухню, услышав вдогонку:

– Ты же уже держала меня за руку раньше.

На кухне меня так трясло, что я поначалу не могла готовить, не могла даже думать. Я чуть не расплакалась, что со мной бывает редко, но мне удалось взять себя в руки. Сев на табуретку, я постаралась успокоиться, убеждала себя, что ничего такого не случилось. Это в чем-то напоминало рассказы девчонок в школе о том, что они называли «приставания». Они бывало со смехом рассказывали об этом после свиданий. Но это случалось в машине, после кино или на пути домой к родителям. И совсем другое дело, когда не к кому обратиться и некому рассказать. Я поймала себя на том, что давно уже себе запретила: на мечтах о том, чтобы родители, Дэвид и Джозеф вернулись. Я прогнала эти мысли из головы – давно уж научилась, – немного успокоилась и могла продолжить заниматься ужином.

Мистер Лумис вернулся в спальню самостоятельно. Я все еще готовила, когда услышала постукивание его трости и шарканье; он держался за стеночку. Потом послышался скрип кровати, и, когда я вошла с едой, он сидел там в окружении своих чертежей. Без единого звука взял поднос, словно ничего не случилось. Я ела на своем обычном месте за карточным столиком, но мы не разговаривали.

Он сказал правду: я действительно уже держала его за руку. В ту ночь, когда ему было совсем плохо и пульс едва прощупывался, а дыхание было еле слышным, когда я думала, что он умирает, я сидела рядом с ним и держала его за руку. Не знаю, как долго, наверное, несколько часов. Не думала, что он это запомнит; как и музыкой, и чтением, своим прикосновением я просто пыталась дать ему знать, что я с ним, рядом.

Его поступок – это совсем не то же самое. Держа человека за руку, читаешь его мысли. Когда он схватил мою руку, я чувствовала, что он пытался подчинить меня себе или завладеть мною – не могу это четко выразить. Он пытался командовать мною, как командовал, в какой-то мере, посевом, расходом бензина, использованием трактора и даже моими походами в церковь. И конечно, костюмом и, в конечном счете, Эдвардом.

Поэтому то, что он дошел до кровати без посторонней помощи, вместо того чтобы обрадовать, заставляет меня нервничать.

30 июня

Я снова живу в пещере и очень рада, что никогда не говорила Лумису про нее. Я перебралась сюда два дня назад, не потому что хотела, а из-за того, что случилось. Постараюсь записать все по порядку, может быть, это поможет привести мысли в порядок и решить, что делать.

После того вечера, я, как обычно, легла спать вместе с Фаро. Все еще нервничая, не могла заснуть часов до 3. Когда проснулась, уже рассвело – я обычно встаю гораздо раньше; на душе скребли кошки от ощущения, что все не так. Сначала я не могла понять, в чем дело, но потом вспомнила и снова попыталась убедить себя, что это не так уж важно. У меня есть дела, и надо заниматься ими, как раньше.

В общем, я встала, собрала яйца (заметив, что у одной курицы вылупилось восемь цыплят – все живые! – а еще две насиживали), подоила корову, пошла на кухню и сделала завтрак. И все действительно было как раньше, кроме мерзкого чувства на душе. Позавтракав в кухне – я всегда так делала, поскольку он просыпался позже меня, – и слегка прибравшись, понесла поднос ему в комнату. Я испытывала неловкость и напряженность, а он, если что и чувствовал, то не подавал виду: взял еду, стал есть и, как обычно, заговорил о том, что мне нужно сделать в этот день. Я планировала подкормить кукурузу и уже проросшую сою. И еще заняться огородом, если хватит времени.

Он спросил:

– Чем удобрять?

– Кукурузу и сою – химическим удобрением.

– Из магазина.

– Да.

– Сколько там?

– Точно не знаю.

Удобрения, в пятидесятифунтовых мешках, хранились в подсобке за магазином, рядом с погрузочной платформой. Подсобка была забита до потолка: мистер Кляйн подготовился к весенним работам амишей.

– Наверное, мешков пятьсот.

– И все равно оно когда-нибудь закончится.

– Через много лет.

– Но его должно хватить, пока мы не перейдем полностью на навоз.

– Я знаю.

Мне стало лучше на кукурузном поле, за рулем трактора, катившего распылитель по рядам молодой кукурузы. Она хорошо росла, уже вытянулась на несколько дюймов, листья ярко блестели и выглядели здоровыми. Я пыталась подражать отцу и направлять колеса – а значит, и удобрение – как можно ближе к растениям, но не задевая их. День выдался ясным и тихим, пожалуй, на солнце было даже чуть жарковато, и Фаро, проскакав за мной пару рядов, отошел к краю поля и наблюдал из тени яблонь. В общем, я уже почти пришла в норму, как вдруг кинула взгляд на дом. На крыльце сидел в кресле Лумис, слегка наклонившись вперед. В тени дома я не видела его лица, но чувствовала, что он наблюдает за мной, отчего снова занервничала, хотя и не могла сказать, почему.